А значит, правду говорит автор…
…Женщины, как и гражданские права, становятся бессмысленными, если не становятся частью жизни.
Осмысленный вариант и того, и другого особенно ценен и для художника, и для мужчины…
…С каждой из описанных в этой книге женщин говорилось о разном; но если разговор был серьезным — он всегда был о том мире, котором мы живем…
… Так как я стою на том, что результаты творческого процесса отличаются от жизни на величину автора, мне доступны искажения: блондинку я могу сделать брюнеткой, стриженую девушку — пышноволосой, а худышке добавить форм — мои искажения остаются в пределах здравого смысла.
Нельзя изображать Еву такой, что при взгляде на нее захочется остаться в раю.
И лужа — для меня — это не модель океана…
Я становлюсь на грань между тем, что есть, и тем, как, на мой взгляд, должно быть, и с этой грани смотрю на окружающий нас мир…
…Искусство — это всегда передача содержания через форму, подчиненную содержанию.
И я помню, как на одной из моих выставок какая-то заезжая мадам, видимо, желая посверкать эрудицией, сказала мне:
— Все с чего-то начинают. Художник, например, начинает с того, что решает — какими красками он будет писать свою картину.
И мне пришлось разочаровать мою собеседницу:
— Художник начинает с того, что решает — что он хочет сказать своей картиной остальным людям.
— Да-а? А потом?
— Потом картина говорит художнику — насколько это ему удалось.
И мадам удовлетворилась моим комментарием.
Но если бы она спросила:
— А — что между этим? — мне бы пришлось честно признаться:
— Не знаю…
…Как правило, мне позируют красивые молодые женщины.
Впрочем, в моем возрасте все женщины уже молодые, просто с годами понимаешь, что возраст — это понятие растяжимое.
Однажды мы разговорились на эту тему с моим другом, поэтом Иваном Головатовым, и он сказал:
— Разговоры о старости — это прежде всего — страх смерти. — И я ответил ему:
— Разговоры о старости — это прежде всего — надежда на то, что будешь жить долго…
…Как-то раз я проговорился своей старинной приятельнице, журналистке Анастасии:
— Я родился еще при отце народов, потом видел оттепель, застой, перестройку, пожил при национальном лидере. Правда, каждый раз все это было в кавычках, — и неожиданно нарвался на комплимент:
— Врешь ты все.
— Почему?
— Потому что, по-твоему, выходит, что в России можно прожить очень долго и так и не стать сволочью…
…Я бы солгал, если бы сказал, что увлекаюсь работой настолько, что не замечаю того, что передо мной обнаженная женщина.
Если мужчина занят так сильно, что ему некогда обратить внимание на красивую женщину, значит — он занят ерундой.
Да и вообще — тот, кто живет только ради искусства, по-моему, ничего в искусстве не понимает.
Кстати, когда я узнал, что мусульмане и конфуцианцы считают женщину злом, а православные — нет, то ощутил себя таким православным, каких свет не видывал.
И вряд ли это грех, которого я боюсь.
К тому же я не думаю, что вообще кто-то боится своих грехов. Просто многие боятся того, что своих грехов не боится никто.
Искушения посещают меня так же часто, как и всех остальных людей, и мне трудно быть праведником.
Праведником быть легко только человеку, лишенному искушений.
Возможно, тот, кто считает обнаженную женщину злом — просто никогда не видел обнаженных женщин…
— …Но ведь голая женщина — это грех, — сказал мне кто-то когда-то, но я подумал: «Пусть женщина будет одета на улице по погоде, в храме — по канону.
А на моих картинах пусть женщина будет одета в женщину…»
…Ну, а тот, кто считает, что хорошая женщина — это плохо, просто не умеет считать…
…Но вот как выходит — иногда модели становятся еще подругами художников.
У меня иногда получается так, что мои модели становятся еще и моими друзьями.
И не то чтобы я много об этом думал, просто все время так у меня получается — стоит о чем-то задуматься, как в голову сразу приходит какая-нибудь мысль…