- Что происходит! - закричал Марк
- Я хотел бы объясниться, господин художник.
Голос хозяина был груб и страшен. Он скрежетал как старые дверные петли, которые не смазывали в течении двадцати лет. Если бы он говорил громче, то он явно бы походил грому, что прямо сейчас шел за окном.
- Сейчас, начнется ваша работа. Всё уже готово. И место, и модель... Ваша задача, выполнить вашу работу хорошо, очень хорошо. Я не прошу вам, если вы испортите рисунок, или же если он не получится идеальным.
Всё время Марк лежал на полу, пока господин учтиво сидел на корточках рядом с ним. После произнесения своей последней фразы, он встал. Засунув в Костел лежавшую недалеко полежку, он поднял новый источник света над своей головой, осветив стену, шедшую куда-то вверх на неизвестную высоту. Самое же страшное было не в этом, что край потолка так и не был обнаружен, а то, что вся эта стена с ободранными обоями была увешана десятками портретов девушки, на две капли воды похожей на ту самую, находящуюся по соседству. Портреты были разные. Веселые, грустные, одиночные, парные. На каждый тип портрета, ты смог бы найти здесь совпадение, и это было жутко. Они застилали собой все, так же бесконечно уходя наверх.
- Это моя жена. Мария. Она умерла двадцать лет назад.
Но тогда кто же та девушка, хотел было произнести Марк, но ему не дали, ни твердая нога, неожиданно опустившаяся ему на спину, ни сам господин, прочитавший мысли своего гостя.
- Там, моя дочь, при родах которой Мария и умерла. Что вы успели заметить, она уродка. И что самое ужасное, вместе с этим уродством, она прекрасна, прямо как своя мать. Она ее вылитая копия, не перенявшая от меня ни одной черты. Даже характер, даже голос - всё от Марии. И это отвратительно. Эта девушка обуза для меня, её не выдать, не показать, не приласкать, всё выйдет боком для меня, как в авторитете, так и морально. Сегодня, тот день когда Мария умерла. И что бы почтить её память, я хотел бы сделать её портрет. Несмотря на то, что она мертва, она осталась со мной в её портретах. Она смотрит через них на меня, и даже иногда говорит. Я слышу этот шепот, который идёт от этих величественных картин величественной женщины. К сожалению, попытки рисовать новые портреты по готовым не увенчались ничем. Никто не мог передать как она выглядела в реальности. Эти дилетанты не могли даже перерисовать готовое, будь они прокляты, но увидев раз вашу картину у одного моего знакомого, я понял, кто мне нужен. Я видел вашу картину, и не могу вас не похвалить . Она действительно великолепна, так передать реальность не мог на моём веку никто. И именно вы мне и были нужны. Прошу простить за столь грубый прием, но работа не ждёт. Пойдем, пока не стало слишком поздно.
Нога незнакомца пропала, да и руки отпустили. Встав к тщательно вымытого пола, Марк с ужасом оглядел висевшие на стене портреты. Впервые он сожалел, что когда то нарисовал то самое поле.
Господин подошёл к нему и ласково положив руку на его плечо произнес:
- Пройдёмте в комнату модели.
Он сказал не дочь, а модель. Будто бы она была лишь инструментом. Каминная теплота руки хозяина морозила ещё сильнее того холода, с которым к нему прикоснулась дочь Марии.
- Понимаете, господин художник, меня очень сильно печалит ещё вот что. Кроме того что моя дочь очерняет образ своей матери собой, она ещё и наделяет его греховностью. Вы бы знали как думает моя дочь, точно бы ужаснулись и поняли меня. А недавно, произошло просто невообразимое... Мне действительно трудно сказать, что произошло, ведь это ужасно, а для вас, незнакомого с моей святой Марией этот образ будет сопоставляться именно с дочерью. Я имею ввиду, я не хочу, что бы вы знали какой грех совершила моя дочь, всё потому что не хочу омрачнять память матери. Поверьте на слово, этот грех не заслуживает прощения, хотя уже это не важно.
И почему же? - пронеслось в голове Марка, прежде чем хозяин не завел его в комнату девушки и он сам все не понял.
На той самой табуретке, на которой сидел он сам, теперь сидела она. Не девушка, а модель, ибо даже сквозь черноту ночи, и застланные дождем окна, можно было увидеть смерть. Смертью была сама девушка, так похожая на Марию. Особенно это стало понятно после того, как неожиданно рядом с моделью зажглась свеча, осветившая её небольшую, но высокую грудь и то, что было выше. А выше был один лишь ужас, от которого в жилах Марка просто стыла кровь. На нежной тонкой шее девушки виднелись явные кровоподтёки, какие бывают только при сильных повреждениях, то есть синяках. Но как они могли оказаться на шее, и как они связаны с тем, что и без того белая девушка, стала ещё белее? И тут я вспомнил закатанные рукава рубашки хозяина. Все сошлось само собой, и о, лучше бы оно не сходилось вовсе. Попытка вырваться не увенчалась успехом. Марка жёстко усадили за стол, что стоял прямо напротив трупа, выставленного в естественной позе. И это сделал родной отец... Из-за чего?
- Господин художник - обратился отец к Марку - можете приступать.
На стоил положили лист бумаги, одним видом говорившей о своей дороговизне, как и карандаш. После чего, с небольшим звоном, перед лицом Марка возник подсвечник.
- Уверен, вам нужен будет свет, что бы разглядеть...это.
- Послушайте, я не буду рисовать...
- Будешь! Это твоя работа! Рисуй!
Как и ожидалось голос хозяина был подобен грому. Он заглушал собой ливень, шедший снаружи и отчаянное сердцебиение Марка.
- Рисуй! - ещё громче воскликнул господин.
Дрожащей рукой Марк взял карандаш, а затем медленно поднял взгляд на модель. Она была действительно мертва, но казалось, будто бы она вот-вот да двинется. Будто бы секунда, и она вскочит со своего места или улыбнется, как, наверное, любили делать прежде. Но свет её глаз, подобный его прошлому наброску, холодно говорил о том, что это не произойдет, сколько не жди. Не было в глазах того блеска, блеска жизни, да и огонь потух, вероятнее всего, с последним вздохом, а может и душой, потушеный тяжёлыми, но такими "тёплыми" руками отца.
Марк бы мог изобразить все те ужасы, которые вдруг предстали перед его глазами, ту неестественную даже для альбиноса белёсую синеву кожи, те видневшиеся под ней синие вены, отчётливо бросавшиеся в глаза, те стеклянные и пустые глаза, те спутанные седые волосы, но что то намекнуло ему, что то зудящее, неприятное, назойливое, но такое успокаивающее своим присутствием, и он решил не делать этого. Может быть, это была жизнь? А может быть частичка того огня отчаянных и лишенных будущего глаз? Кто знает, но Марк больше не смотрел на модель. Он рисовал по памяти, воссоздавая её по воспоминаниям, стараясь воплотить в ней всё. Впервые за долгое время, он снова рисовал, и не сказать что не без удовольствия. Перед ним появлялась живая, молодая девушка, имеющая свой изъян, но не теряющая от этого надежды. Она была человеком, имеющим где то в глубине мечты, о которых Марк не знал, но знал что они были. Работая с цветом, он представлял её на лошади, посреди огромной прерии, окружённой той самой степью и тем самым роковым полем, что привело его в этот проклятый дом-темницу. Не зная о девушке ничего, Марк, стараясь не думать о реальности, за долгое время смогу углубиться за рисованием в себя, продумывая жизнь своей подопечной если бы... Он представлял, как бы она удивилась величине столицы, да даже не столицы, а станицы, как бы она выглядела в свадебном платье, как бы она улыбалась. Он ведь не увидел её улыбку, он застал её лишь в момент горя, когда она была обречена на смерть, а он и не знал. И лишь спокойное лицо модели успокаивало напряжённые нервы, давая надежду, что это было не так уж мучительно.
И наконец, он, потратив несколько часов, впервые за такой срок, завершил работу. В великолепном синем платье, с гордо выставленной вперёд грудью, живым и беглым взглядом, мягким и гладким лицом, тёплыми, по настоящему тёплыми, руками и чистой как снег или чистейший лёд, недоступной душой, скрытой за этой прекрасной преградой.
Позже, эту картину найдут посреди выгоревшего особняка. Пойдет легенды о святости или проклятости этой картины, которую не брал ни огонь, ни вода, ни свет, стремившийся обесцветить краски. Она осталась жить, и многие поражались этому, как поражались и живости девушки, нарисованной на ней. Как говорили владельцы, им всегда казалось, что она смотрит на них, и что она иногда моргает. Уверяли, что ночью, в особо дождливые вечера, когда на улице громыхал гром, девушка могла плакать или же вообще пропадать с картины, а после появляться снова как ни в чем не бывало. И многие так же видели эту девушку на других картинах неизвестных художников. Самой известной была та, где она, все в том же синем платье, сидит в одиночестве на своем верном коне посреди степи, мерцающей всеми цветами, какие только могут различать люди, вдыхает запах трав принесённый ветром, развивающем её серебристые волосы.
Единственное, что известно, что квартира в центре города, принадлежавшая некогда одному художнику, так и осталась пустовать, пока её не передали в новые руки.