Возможно, Юля нарастила эту скорлупу именно ради дочери.
Статью напечатали. Как и обещали, интервью на целый разворот, перемежающееся фотографиями и эскизами. Уже через день после выхода номера в тираж Юлия написала на сотовый Саву, что есть пара человек, которые хотели бы пообщаться с юным дарованием.
— Она написала: это представители модельных домов, — выдал свой комментарий Сав.
— Что им нужно?
— Ты что такой испуганный? Хотят поклониться тебе, как идолу, наверно. Я-то почём знаю. Назначишь встречу — узнаешь.
— Назначь, пожалуйста, за меня.
Сав прищурился.
— Ты ведь не сбежишь в окно?
— Не сбегу, — вздохнул Влад.
Почему-то перспектива встречи с представителями модельного бизнеса — с настоящими модельерами, а не кем-то из кустарных самоучек, вроде себя самого, или с крепкими, знающими профессионалами, сфера приложения усилий и знаний которых лежит не в будущем, а в прошлом — пугала Влада. Он не знал, как себя вести: то ли надменно — они то, против чего он фактически борется — то ли вежливо и безлично.
Весна заканчивалась на душевной, испятнанной семенами одуванчиков, ноте. Орали коты, каналы, натужно пыхтя, пропихивали под мостами последние партии оттаявшего мусора. Крыши гудели, нагреваясь с каждым днём всё больше, солнце ластилось к ним, сверкая лукавыми глазами в чердачных окошках. В соседнем к владовому доме обрушилась старая печная труба и сильно помяла припаркованный возле подъезда мотороллер. Сезоны кружились вокруг Влада, точно выведшиеся у него в подвале комары, и он вяло махал руками, надеясь разогнать время ещё сильнее. В этом году он разменял второй десяток и вступил, наконец, в третий. Многие великие начинания закладываются на третьем десятке (реже — на четвёртом), всё же, что было раньше — просто игры во взрослых. Так же, мог бы добавить Савелий, как и первая любовь: в четырнадцать-пятнадцать лет кажется, что это на всю жизнь, и что невозможно любить сильнее.
Влад никого ещё не любил — кроме своей работы. Так что в какой-то мере с детством он не расставался. И не собирался расставаться ни в ближайшее время, ни когда-либо позже.
Возможно, именно неудачные, несчастливые душевные порывы делают человека взрослее. Делают из его кожи, из коры молодого деревца, такой тонкой и такой вкусной, что, если срезать ножом и приправить муравьиной кислотой, её можно с удовольствием съесть, морщинистую броню. Укрепляют сердце, тем самым превращая тонкий душевный инструмент в мощный насос для перекачивания больших объёмов жидкостей.
Влад не имел понятия, в каком состоянии его кожа и что у него в груди. Возможно, там давно уже всё сгнило. А неокрепшую и неспособную сопротивляться внешним воздействиям шкурку он прикрывал толстой кожей пальто.
Сегодня тепло, и пальто осталось дома. Наверное, поэтому ко всему, что говорилось в его присутствии в стеклянном здании с ослепительно-белыми стёклами и чёрными бутылками без этикеток в баре, Влад имел особенную чувствительность. На встречу он пошёл в драных джинсах, в майке и ветровке с капюшоном, на которую потратил часть скопленных денег.
Это одно из отреставрированных зданий в самом начале Невского, когда ещё не слишком понятно, что это, собственно, Невский. «Дом мод» венчал четвёртый этаж, и через застеклённые, не по местным, в стиле барокко, веяниям, балконы бросал вниз высокомерные взгляды. Видно было, что он отчаянно хочет быть где-нибудь в Нью-Йорке, Эл Эй, или, на худой конец, в Париже, но за окнами всё тот же усталый старомодный Питер.
За стеклянной дверью оказалась прихожая и дверь с золочёной табличкой, а за ней — секретарша, единожды взглянув на которую, Влад укрепился в своей ненависти к глянцу.
— Лифт у вас такой, будто ехать на нём на сто четвёртый, — сообщил он ей.
— Что? — она явно не расслышала. Влад частенько мямлил, когда общался с незнакомыми людьми. — У вас назначено?
Влад представился, разглядывая огромные фотографии на стенах, журнальные вырезки (точнее, целые развороты и обложки — до вырезок этот мафиозный дом уже не снисходил), и секретарша, помахивая формами, отвела его в кабинет к какой-то ещё не успевшей раздуться, но достаточно амбициозной шишке. Было ей за тридцать, обладала она женственным голосом, звериными повадками, костюмчиком и блестящим столом из тёмного стекла. Там, помимо чистящего средства и набора салфеток, не было почти ничего, кроме обычных офисных мелочей: складывалось впечатление, что шишка целыми днями трудилась разве что над полировкой столешницы.