В аэропорт она, конечно, провожать его не поедет. Юля настоящая северная воительница, готовая сломаться ради дорогого ей человека, но те, кто идут против её воли, почувствуют всю тяжесть разочарования этой женщины.
Медленно, пробуя ногами ступеньку за ступенькой, как будто это последние холодные ступени в его жизни, Влад спускается и видит за дверью смолящего сигарету Рустама. Будто бы он выпрыгнул из окна; на самом деле, кому, как не ему знать все местные чёрные ходы и служебные лестницы, но Влад всё равно поднимает голову и смотрит, не осыпался ли где-нибудь с ветвей снег.
Здесь чахлые берёзы, облепленные снегом: совсем скоро он станет влажным. Двор в отпечатках собачьих лап: вполне возможно, многочисленные заблудшие души, что обернулись в нынешней жизни стаями косматых городских волков с грустными глазами, почитают это место за какое-нибудь своё святилище. Святилище говяжьих костей, которые вахтёрша, быть может, выносит им по утрам. Это затерянный в сердцевине жилого квартала дом, страшный и бурый, и, как будто бы, тоже косматый в подтёках краски и сосульках; когда-то это была школа, теперь же большая часть помещений пустует, а оставшиеся занимают всякие мелкие конторки, вроде рустамового филиала китайской фабрики.
— Юлии нужно побыть одной, — говорит он.
Влад молча проходит мимо, присаживается на лавку, не сметя с неё снег. Корма юлиного драккара несуразно высовывается из-за забора. В отражении стёкол плывут облака — как они туда попали из-за сетки из голых ветвей? — и кажется, будто он покачивается на волнах.
— Ну что, приятель, всё-таки уезжаешь?
— Я ненадолго, — смутился Влад.
Рустам стряхивает пепел. Он в свитере и ботинках с развязанными шнурками. Без шапки; от головы, будто от кастрюли с горячими щами, поднимается пар. Брюки в нитках и лоскутах — как, впрочем, всегда.
— В последнее время ты слишком много говоришь «нет».
Влад задумался. Руки начали подмерзать, и он втянул их в рукава.
— Люди слишком много от меня хотят. Себе я говорю «да», и я всегда так делал. Жалко, Юля не знакома с моим отцом. Они бы прекрасно спелись.
— В чём же?
Рустам поднимает брови.
— Во взглядах на моё воспитание.
— Ты уже достаточно взрослый.
Влад кивнул. Поднялся на ноги, протянул руку Рустаму.
— До встречи… когда-нибудь, где-нибудь. Я надеюсь, в следующий раз буду куда более сговорчивым.
Рустам улыбнулся. Пожатие его было сухим и крепким. Влад вспомнил дни, когда они просиживали, каждый за своим столом, за заказами, иногда простыми, иногда мудрёными, но решаемыми, потому что пришли они не из твоей головы и отвечать, следовательно, перед самим собой не за что, и передавали друг другу огромную кружку с чаем.
— Ты придумываешь замечательные вещи, мой мальчик. Но носить их невозможно. Подумай над этим. Тем самым ты говоришь «нет» всем своим клиентам. Распрощайся с этим словом раз и навсегда. «Да, но…» звучит гораздо демократичнее. Мир сейчас состоит из компромиссов, и менять его нужно тоже компромиссами.
— Когда я вернусь с новыми идеями, — сказал Влад, — мы его изменим.
— Не хлопай ушами, — напутствовал его Рустам.
Хлопнула дверь, прогнав с ближайшего куста воробьёв. Влад прошёл мимо машины, попробовав на прощанье, как холодит кожу металл, и отправился туда, где грохотал в потоках теплеющего с каждым днём ветра и выхлопных газов трамвай. Завтра он впервые пожмёт руку бледной, усталой Москве. Пожмёт — и тут же распрощается, чтобы сказать «привет» другому континенту не опосредовано, водя пальцем по руке, а передав этот «привет» из рук в руки, вдохнуть чужого воздуха и хотя бы краешком глаза взглянуть на чужую жизнь.
Савелий, должно быть, клял тот день, когда соблазнил его сделать татуировку. Лев был шаманом, возможно, последним оставшимся на свете татуировщиком, делающим ритуальные рисунки. Набитая им магия вполне, по убеждениям Зарубина, могла менять человеческие судьбы, да и Влад, хоть и зашёл чуточку глубже в реку, по которой Лев молчаливым Хароном двигал лодку своего любимого дела — всё равно не замочил даже бёдер. Бедный Сав уверен, что песни далёкого континента, попав в кровь, тянут теперь Влада к себе. «Если бы они и вправду звучали в моей голове…» — думал, покачиваясь в неспешном городском транспорте, в таблетке, которая странствует по пищеводу Питера, Влад. А потом внезапно вспомнил: «Тебе это нельзя!»
Постойте-ка, что нельзя? Откуда взялась эта фраза?
Он задумался, и в памяти всплыла душная полутёмная комната, жужжание машинки, вкус чая с цитрусовыми. И голос Льва, который говорил про обречённость и предлагал заразить его, Влада, смертельной болезнью. Интересно, он всем своим клиентам такое предлагает?..