Впрочем, мы можем не только со стороны отмечать разнообразие обычаев по всему миру. Самоистязание – здесь, охота за головами – там, целомудрие до брака в одном племени, распущенность молодежи в другом – все это не просто перечень несвязанных фактов, которым следует удивляться в зависимости от того, в какой культуре они присутствуют, а где отсутствуют. Хотя запреты на убийство и самоубийство не сводятся к какому-то всеобщему стандарту, они тем не менее тоже не случайны. Культурно обусловленное поведение не теряет своей значимости после того, как мы ясно осознаем, что оно свойственно некой конкретной местности, создано человеком и крайне изменчиво. Оно также, как правило, составляет единое целое. Как и человек, культура есть более или менее связное переплетение мысли и действия. В рамках каждой культуры возникают цели, свойственные только ей, и другие общества вовсе не обязательно их разделяют. Повинуясь этим целям, каждый народ все больше и больше закрепляет свой опыт, и соразмерно настойчивости призыва этих стремлений разнородные единицы поведения обретают форму все более согласованную. Впитанные глубоко интегрированной культурой даже самые несочетаемые действия, порой путем самых невероятных метаморфоз, становятся характерными чертами ее своеобразных целей. Понять форму этих действий мы можем лишь определив сперва, что движет чувствами и разумом данного общества.
Такого рода структурированность культуры – отнюдь не пустяк. В самых разных областях современной науки утверждается, что целое есть не просто сумма всех его частей, но и результат их исключительного расположения и взаимосвязи, которые приводят к созданию новой единицы. Порох не исчерпывается суммой серы, угля и селитры, и никакие знания о каждом из трех этих элементов и их природных формах не объяснят природу пороха. В полученном соединении родились новые вероятности, которых не было в отдельных его элементах, и образ его поведения безгранично отличается от поведения его элементов в составе других соединений.
Точно так же и культуры суть нечто большее, нежели сумма присущих им черт. Мы можем знать все о распространенных в племени формах брака, ритуальных танцах и обрядах посвящения подростков, но не ведать ничего в целом о культуре, использующей настоящие элементы согласно своей цели. Цель эта отбирает из представленных в данной местности черт те, что она может использовать, и те, что не может. Иные черты она перерабатывает исходя из своих нужд. Вовсе не обязательно прослеживать этот процесс на всех этапах, однако не учитывать его при изучении формирования моделей поведения человека – значит отказаться от возможности здраво их истолковать.
В таком интегрировании культур нет ничего загадочного. Точно так же зарождается и утверждается стиль в искусстве. Вначале готическая архитектура была едва ли чем-то бóльшим, чем просто стремлением к высоте и освещенности, но благодаря действию некоторых развившихся внутри нее законов вкуса, она превратилась в исключительное и многогранное искусство XIII века. Неподходящие элементы она отбрасывала, другие подстраивала под свой замысел, а третьи – изобретала сама в соответствии со своим вкусом. Описывая этот процесс исторически, мы неизбежно олицетворяем его, словно бы рост этого великого явления искусства обладал волей выбора и умыслом. Впрочем, так происходит вследствие специфики наших языковых форм. Не было ни сознательного выбора, ни умысла. То, что изначально было всего лишь небольшим течением в местных образах и техниках, получало все более яркое выражение, объединялось во все более и более оформленные стандарты и в конце концов вылилось в готическое искусство.