На лице Марины застыла кривая ухмылка, и она поправила рукой сползающую на глаза рыжую прядь волос.
— Слышали, небось, про лимиту, которая желает пробиться в люди? Так это все о нас с Фокиным. И с какой бы статьей не прогремел Игорь Фокин, это тут же переводится в разряд «лимиты, которая пробивает лбом двери». Как, впрочем, и каждая моя роль. Мгновенная зависть, перерастающая в озлобление, интриги и интрижки, в общем…
И она безнадежно махнула рукой.
Турецкий понимал, что сейчас самое бы время участливо кивнуть да поцокать языком, однако вместо этого спросил негромко:
— И все это, насколько я могу догадываться, можно перевести на вашего мужа?
— Естественно.
— Но в этом случае…
Вскинув глаза на Турецкого, Марина не дала ему закончить:
— Я тоже подумала было об этом, но…
— Что, засомневались? Почему?
— Да как вам сказать? — задумалась Марина. — Не тот размах случившегося.
— Вы хотите сказать, что сотоварищи Фокина по перу или же ваши завистники могли его «в лучшем случае» просто избить?
— Да, пожалуй, так, — согласилась с ним Марина. — Просто избить. Но чтобы убивать, инсценируя при этом ограбление…
Она потянулась за чашечкой кофе и отрицательно качнула головой.
— Нет, нет и еще раз — нет! Я не могу поверить в подобное.
— Но почему? — искренне удивился Турецкий.
— Да потому, что это выходит за рамки того круга, в котором мы оба вращаемся!
Она почти выкрикнула это с чисто артистическим пафосом, и Турецкий с трудом заставил себя сдержать усмешку.
«Господи, милостивый! Дорогая ты моя артисточка! И в кругу твоих коллег по сцене, и в кругу журналистской братии разгораются порой такие страсти, что несчастной российской братве, которую считают бандюками, подобное может присниться только в самом страшном сне, да и то с крутого похмелья».
— И все-таки, Марина, — спрятав подальше свою усмешку, произнес Турецкий, — я не могу исключать и эту версию, хотя она и кажется вам кощунственной.
— Хорошо, пусть будет по-вашему, — с нервозностью в голосе согласилась с ним Марина. — Но повторяю…
— Не волнуйтесь, — успокоил ее Турецкий, — ни ваши завистники, ни коллеги вашего мужа ничего не заметят.
Судя по тому, каким взглядом она скользнула по лицу Александра Борисовича, этот вопрос волновал ее не меньше, чем желание заставит работать следствие, и она как-то очень уж тихо произнесла:
— Я верю вам.
— Вот и ладненько, — подыграл ей Турецкий. — А теперь давайте вернемся к Фокину как к журналисту. И особенно меня интересует нечто такое, что волновало его более всего. Возможно, разработка какой-то сверхгромкой темы, после которой его могли бы выдвинуть на «Золотое перо России», возможно, еще что-то такое же сногсшибательное, короче говоря, мне будет интересно буквально все.
— Ну мы не так уж много об этом говорили, — не пропустив мимо ушей «Золотое перо России», зарделась Марина.
— И все-таки, — вновь подыграл ей Турецкий. — Насколько я мог прочувствовать ваши взаимоотношения, у Игоря не было от вас каких-либо тайн…
Уже из машины Турецкий позвонил бородатому Максу, который безвылазно сидел в офисе «Глории» за компьютерами. Спросив, где народ и получив вполне предсказуемое «все в разгоне», уже с начальственной ноткой в голосе произнес:
— Надеюсь, на завтра никаких особых планов нет?
— Да вроде бы пока что свободен, — громыхнул баском «компьютерный гений». — А что?»
— Едем в гости к одной хорошенькой актрисе. Так что…
— Фокина? — догадался Макс.
— Она самая. Но поработать надо будет не с ней, а с компьютером ее мужа.
— Без проблем, — поняв суть вопроса, отозвался благодушно настроенный Макс. И тут же настороженно:
— А она сама, артисточка, не против?
— Все уже обговорено, и она будет ждать нас после двенадцати.
— Утра? — уточнил Макс.
— Господи, не ночи же!.
— А если пораньше? Скажем, часов в десять?
— Макс! — возмущению Александра Борисовича, казалось, не будет конца. — Это же артистка! Причем почти звезда. Тем более, что у нее сегодня спектакль, а это, как ты сам догадываешься…
— Позднее возвращение, утренний кофе, освежающая ванна и прочее.
— Вот именно, — буркнул Турецкий. — А посему в одиннадцать тридцать я заезжаю за тобой. И чтобы без проволочек!
Сказано это было, как уже известно, в приказном порядке, и Александр Борисович даже предполагать не мог, что сам же даст «отбой» своим словам.