— Да что хотите, какая разница…
И она снова заговорила — старательно, почти с трудом, очень медленно:
— Знаете, по-моему, этот дом, о котором мы с вами говорим, был построен как-то немного несуразно, не по правилам, что ли, — вы ведь понимаете, что я имею в виду, — но исходя из удобства его будущих обитателей, чтобы в нем всем было приятно жить.
— На первом этаже, там есть гостиные, где каждый год в конце мая устраивают приемы для тех, кто работает на литейных заводах.
Устрашающе завыл заводской гудок. Хозяйка поднялась со стула, аккуратно сложила свое красное вязанье и с легким звоном ополоснула под струей холодной воды бокалы.
— На вас было черное платье с таким глубоким-глубоким вырезом. Вы взирали на нас с любезностью и безразличием. Было тепло.
Она не удивилась, в лучшем случае — сделала вид.
— Весна в этом году выдалась на редкость теплая, — заметила Анна Дэбаред, — все только об этом и говорят. А что, вы и вправду думаете, будто это она первой сказала ему те слова, первой решилась произнести их вслух, а уж потом они говорили об этом между собой среди многих прочих вещей?
— Я знаю об этом не больше вас. Может, они говорили об этом всего один раз, а может, и каждый день… Откуда нам знать? Но совершенно точно только то, что они вместе пришли к тому решению, что исполнили три дня назад — оба, и тот и другой, уже не ведая, что творят…
Он поднял руку, уронил ее на стол рядом с ее рукой, так и оставив там. Она впервые увидела, как руки их лежат рядом, друг подле друга.
— Вот видите, опять я выпила лишнее, — пожаловалась она.
— В этом длинном коридоре, о котором мы только что говорили, часто допоздна горит свет.
— Иногда мне никак не удается заснуть.
— Но зачем оставлять свет в коридоре, а не только у себя в спальне?
— Сама не знаю. Просто привычка.
— Ведь по ночам там ничего не происходит, ровным счетом ничего…
— Да нет, происходит. За одной из дверей спит мой ребенок.
Она убрала руки со стола, зябко передернула плечами, накинула жакет.
— Пожалуй, теперь мне уже пора домой. Видите, как я сегодня задержалась.
Он поднял руку, жестом прося остаться еще немногой Она осталась.
— По утрам, на рассвете, вы выходите из комнаты и смотрите в это большое окно, то, что в конце коридора.
— Летом, часов около шести, мимо окон проходят рабочие с арсенала. Зимой большинство ездят на автобусе из-за холода, ветра… Все это длится минут пятнадцать, не больше…
— А что, неужели по ночам там никто не проходит, никогда?
— Разве что время от времени какой-нибудь мотоциклист, вечно спрашиваешь себя: и что его туда занесло… А как вы думаете, этот мужчина, почему он лишился рассудка — только потому, что убил ее, что она умерла, или к той боли примешивалось что-то еще, совсем далекое, совсем другое, о чем люди обычно даже не догадываются?
— Конечно, вы правы, к этой боли примешивалось что-то еще, о чем и мы пока даже не догадываемся.
Она поднялась, медленно, как бы нехотя, выпрямилась во весь рост, надела жакет. Он не помог ей. Теперь она стояла перед ним, по-прежнему сидящим, не говоря ни слова. В кафе тем временем появились первые посетители, в недоумении переглянулись с хозяйкой заведения. Та едва заметно пожимала плечами, давая понять, что и сама мало что понимает.
— Кто знает, может, вы уже больше никогда не придете сюда.
Когда и он тоже поднялся, выпрямившись во весь рост, Анна Дэбаред не могла не заметить, что он еще совсем молод, что закатное солнце отражается в его глазах, таких же прозрачных и чистых, как глаза ее малыша. Она внимательно вгляделась в голубизну этих глаз.
— Да что вы, мне и в голову не приходило, чтобы я могла не вернуться сюда снова.
Он задержал ее в последний раз.
— Вы часто смотрели на этих мужчин, тех, что спешили на работу в арсенал, особенно летом, а ночами, когда вам не спалось, вы снова и снова вспоминали о них.
— Когда мне случается просыпаться слишком рано, — призналась Анна Дэбаред, — я всегда смотрю на них. И порой, вы правы, воспоминания о ком-то из них возвращаются ко мне по ночам.
В момент, когда они расставались, на набережной появились новые толпы людей. Судя по всему, это были рабочие литейных заводов Побережья, они ведь располагались дальше от города, чем арсенал. Было куда светлее, чем три дня назад. В небе, снова поголубевшем, кружили чайки.
— Мне было сегодня так весело, — сообщил ей малыш.
Она дала ему вволю выговориться про свои игры, покуда они не миновали первый мол, за которым, прямой, без единой извилины, простирался Морской бульвар — вплоть до песчаных дюн в самом конце бульвара. Тут у малыша лопнуло терпение:
— Мам, что с тобой, а?
Опустились сумерки, и ветерок с моря стал овевать город. Она почувствовала озноб.
— Сама не знаю. Что-то замерзла.
Мальчик взял мать за руку, разжал ее ладонь, с беспощадной решимостью всунул в нее свою. Она поместилась там целиком. Анна Дэбаред почти вскрикнула:
— Ах, ты мой любимый!
— Ты теперь все время ходишь в это кафе.
— Всего два раза.
— Но ты ведь пойдешь туда опять, верно?
— Скорее всего…
Мимо них проходили люди, они возвращались со складными стульчиками в руках, ветер дул им прямо в лицо.
— А мне, что ты мне купишь?
— Тебе я куплю, красную моторную лодку, хочешь?
Мальчик молча оценил подобную перспективу, облегченно вздохнул:
— Да, красную лодку, такую большую-пребольшую, с мотором. А как ты догадалась?
Она обняла его за плечи, насильно удержала подле себя, когда он попытался вырваться, побежать вперед.
— А ты все растешь… Ах, как я рада, что ты так быстро растешь…
IV
На другой день Анна Дэбаред снова повела сынишку в сторону порта. День снова выдался погожий, разве что чуть свежее, чем накануне. Прояснялось чаще и куда дольше. В городе только и было разговоров, что об этой редкостной погоде, наступившей много раньше обычного. Иные выражали опасения, как бы она не закончилась так же внезапно, как началась, — очень уж непривычно долго все это длилось. Другие же утешали себя, веря, что, раз над городом все время гуляет свежий ветерок, он непременно расчистит небо и не даст сгуститься тучам.
Анна Дэбаред добралась до порта, миновала первый мол и песчаную бухту с причалом для буксиров, откуда уже открывался вид на город, на его обширный промышленный квартал. Войдя в кафе, она снова задержалась у стойки, хотя мужчина был уже в зале, поджидая ее, но не решался пока нарушить сложившийся порядок их первых встреч, инстинктивно подчиняясь его правилам. Все еще не оправившись от страха, она заказала себе вина. Занятая за стойкой своим красным вязаньем, хозяйка не упустила из виду, что прошло немало времени с момента ее появления в кафе, прежде чем они наконец решились заговорить друг с другом, — это их притворное безразличие продлилось на сей раз куда дольше, чем накануне. И не сразу рассеялось даже после того, как малыш отыскал своего нового приятеля.
— Я бы охотно выпила еще бокал вина, — попросила Анна Дэбаред.
Заказ был выполнен с нескрываемым осуждением. Тем не менее, когда мужчина, не выдержав, поднялся, подошел к ней и увел в полутьму зала, руки ее дрожали уже куда меньше. А лицо обрело свою обычную бледность.
— Просто у меня нет привычки, — пояснила она, — уходить так далеко от дома. Да нет, вы не подумайте, будто это страх, будто я чего-то боюсь. Скорее, удивлена, да-да, удивлена, вот и все.
— Кто знает, а вдруг это все-таки страх? Ведь в этом городе ничего не скроешь, рано или поздно все выходит наружу, разве нет? — добавил мужчина со смехом.
С улицы донесся радостный крик малыша — в бухту, бок о бок, входило сразу два буксира. Анна Дэбаред улыбнулась.
— Ах, сколько же я с вами пью, — проговорила она и внезапно расхохоталась. — Интересно, с чего это мне сегодня так хочется смеяться?