Брюнет с трубкой проводил взглядом захлопнувшуюся дверь, стряхнул мелкий сор со второй, сравнительно чистой салфетки и протянул ее владельцу вельветового костюма, которые был занят тщательным облизыванием винных капель вокруг своего рта. Салфетка, зависнув в вытянутой руке, покачивалась в воздухе, брюнет терпеливо ждал. Манеры его друга не отличались обходительностью, но он давно перестал обращать на них внимание. Они делили одну страстью, яростную, необоримую, которую Пабло, тем не менее, смог приручить и заставил служить себе, а Амедео – нет. Пабло пробовал, снова и снова, угомонить его, но своенравный итальянец, вместо того, чтобы, воодушевляясь, воспарять, упрямо разгонялся и кидался вниз. И пока никому не удалось остановить этот обреченный полет.
- Благодарю, друг мой! – вылизав все, куда доставал его язык, Моди взял салфетку и засунул ее себе за воротник. – Вина! – громогласное указание было отправлено в зал, где, по мнению Моди, кто-то из обслуги застыл в ожидании момента, когда ему вздумается сделать заказ. – Я снова с вами, и я собираюсь это отмечать!
Официант, услужливо возникший у его плеча, тем не менее смотрел на брюнета, не двигаясь с места, пока не получит ответа на свой невысказанный вопрос.
- Тебе есть чем платить?
Не дожидаясь ответа, Пабло кивнул официанту «Неси!». Моди всегда было нечем платить. Деньги, если и появлялись, не задерживались в карманах его покрытых многочисленными пятнами краски штанов. Моди жил в кредит, полагая, что это вполне естественно - пить, есть и не платить. Особенно пить, и в последнее время в дозах, явно не шедших на пользу его и без этого не слишком крепкому здоровью.
Вино было принесено, выпито и заказано вновь.
Процесс зашел на второй круг.
Гул в кафе нарастал, пустая тара звонче стучала по деревянной поверхности столов, периодически падая на пол. Музыка хлюпала где-то на заднем плане, даже не пытаясь перекрыть бурные взрывы хохота и возбуждение пьяных голосов. Периодически визжала дверь. Воздух пах абсентом и табаком. Жизнь струилась между табаком и абсентом, утекая в щели потрескавшихся столов.
- За сколько ты продал его, Пабло? Признавайся, сколько этот коммерсантьишка тебе отвалил?
Моди был пьян. От природы славный и благодушный, в пьяном виде он становился завистливым и злым. Разбуженная вином, из темных недр души змеей выползала профессиональная нереализованность, и Пабло, признанный успешный Пабло, становился воплощением зла. Моди начинал злословить и язвить, старался его поддеть, высмеивал и попрекал. Пабло терпел, лишь изредка его левая не занятая трубкой рука непроизвольно сжималась в кулак. Он знал, что это говорил не Моди и даже не вино. Это говорила горечь, неизбывная горечь человека, который умел видеть и создавать красоту, но был не в состоянии ее никому показать. Не мог. Не знал - как.
- Сколько же, скажи нам всем. Признайся, какой ты теперь богач! Пару сотен франков? Ну нет, наш Пикассо так мало не возьмет! Сколько же тебе удалось выдоить из него?