Старик крякнул и умолк. На лбу пролегла глубокая складка. Наиль же, удовлетворённый, продолжил.
- Это буква Лям, а это – Мим, - Наиль привычно выводит на доске начертания букв в начале, середине и конце слова. – Это тоже особые буквы. Алеф лям мим – это начало самой длинной суры – суры Бакара. Это очень важная сура. В говорится о том, что болезнь в сердце мешает восприятию истинной веры. И это не физическая болезнь. Это болезнь сердца как вместилища духа. И преодолеть ее можно, прислушавшись к своему внутреннему голосу. Ведь Бог изначально вложил в души людей истинное знание о мире.
Шихалиев слушал, затаив дыхание. Еще в восьмом классе ему попала в руки книга о Насими – известном представителе учения хуруфитов. Она и определила его путь к вере. А вот Наиль считает, что хуруфизм - ересь. Не зря великого ашика казнили за отождествление себя с Богом. Казнили жестоко, по кусочку сдирая кожу с него, живого. Конечно, великий Насими имел в виду вовсе не это. Самовозвышение было чуждо этому отрёкшемуся от мирских благ аскету. Он говорил о том самом состоянии Халь, когда человек перестаёт ощущать собственное бытие и до последней частички своего существа проникается бытиём Божественным. Исчезает, растворяется в вечном бытии Всевышнего.
- А Джаллаледдин Руми? – не раз интересовался он у Наиля. - Помнишь, как он говорил о том, что Баязи Бистами настолько опьянел от одной стоянки, что возомнил себя вместилищем божественой истины, а Пророк за сутки проходил несколько, и каждый раз ощущал собственное несовершенство, невозможность постичь эту истину. Ведь он не был еретиком, ведь так?
- Он был еретиком, - строго отвечал Наиль. - Суфизм – ересь.
После занятий они собирались в кафе и до ночи сидели, за чашкой остывающего чая споря о теологии. О том, в чём ошибались Руми и Аль-Газали и о том, чем отличаются мутазилиты и ашариты, последователи перипатетиков и сторонники познания духа. Наиль направлял их. Порою жёстко, убеждая в том, что главное – правильно до формальностей и мелочей исполнять поклонение. Что едва раскрывшая крылья духовность – зло. Что грех увлекаться собственными интерпретациями и философией и следовать тем, кто по сути своей есть мушрики. Грех читать философию и книги других религий. И даже суфизм - зло и ересь, и не только потому, что шейх для мурида – высший авторитет, и поклоняться шейху – суть тот же ширк (многобожие). Главное – не взлетать духом в небо, не искать истину, размышляя о потайных смыслах Корана а правильно, исполнять поклонение. А ещё осуществлять призыв, подобно Пророку и его мухаджирам, распространяя истинное знание среди неверующих.
Шихалиев слушал. Слушал и размышлял. А летом, выезжая на каникулы домой, он забирался в горы, в заброшенное селение, единственным обитателем которого был старый ашик. Ещё на подступах к селу устравивался на камнях и слушал плачущую о разлуке с Богом песнь ная. А потом заходил к старикам и долго беседовал с ними. Порою молча. Сидел рядом и глядел в открывающуюся в душе бесконечность. А ещё слушал музыку, уносившую протяжным потоком его мятущееся тревожное «я» и погружавшую его в созерцание небесной истины. «О чём молчат разорванные струны ребаба» - сказал когда-то известный шейх своему мюриду. Могила шейха была здесь же, неподалёку. Вначале незаслуженно забытая, она в последнее время всё чаще привлекала к себе паломников. Приходил к ней и Шихалиев. Приходил, помня о словах Наиля о запрете поклонения могилам. Но он и не поклонялся ей, и не просил. Он понимал, что просить можно лишь у Бога. Он просил у Всевышнего покоя души для шейха, а для себя – наставления на истинный путь.
А вернувшись в Москву, словно ищущий очередную дозу наркоман, возвращался в ДК и вновь до темноты, до хрипоты спорил с Наилем в кафе, отлучаясь лишь на то, чтобы совершить магриб- и иша- намаз в небольшой и уютной исторической мечети Москвы. А ещё были вечера арабской культуры, где он не раз выступал читая стихи на всё более становящемся для него родным языке.
А потом всё кончилось. Армия, крепкие братки, побивавшие чернозадого за совершаемый им в казарме и на плацу намаз. Время взросления и жёсткости. Время потери себя и обретения себя -нового. Не то что забывшего о своих духовных метаниях, просто погрузившегося в реальное мирское бытие. Бытие дуньи с её всё более затягивающей деловитостью.
А вот и Шабловка. Дом. Тот самый. Шихалиев заехал во двор и остановился у подъезда, охраняемого двумя крепкими ФСБшниками в штатском.