Я говорю:
- Да.
- Полковник Йоргенсон, военная полиция, - он прижимает ладонь к козырьку, бросает вниз. - У меня для вас не слишком приятные новости, лейтенант. – он медлит. – Один вопрос, лейтенант. Дуэль в военное время приравнивается к измене короне. Вы знали об этом. Тогда почему?
Я молчу.
- Что ж, - он вздыхает. - Приказом Канцлера вы приговариваетесь к каторжным работам на срок...
- Мне знакомо ваше лицо, - говорю я внезапно. Оно мне действительно знакомо. – Натан? У вас, помнится, тенор.
- Простите? - полковник вглядывается в меня уже по-другому, внимательнее. – Да, драматический тенор. Откуда?
И тут он вспоминает. Складка на лбу разглаживается, секунда, собирается вновь.
- Неужели… о, дьявол. Козмо? Вашего отца не Константин зовут, случайно?
- Недолет, перелет, накрытие. Рад вас видеть, Натан. Как ваша семья? Как дети?
Я жду ответа. Я ненавижу оперу.
- Все прекрасно, лейтенант, - говорит морпех медленно. - Спасибо. Здоровье вашего отца лучше? Он помню, все жаловался на геморроидальные боли...
Я против воли улыбаюсь. Папа в своем репертуаре.
- С тех пор, как преставился, не жалуется.
Полковник меняется в лице.
- Эх, мальчик. Как же вы так...
Я хочу его поправить, но в последний момент передумываю и молчу. В конце концов, этот человек знал моего отца.
Йоргенсон говорит:
- Катер отправляется завтра в восемь часов утра с каторжного причала. Старый порт. Козмо… - он вдруг запинается, начинает сначала. - Козмо... дайте мне слово чести, лейтенант, что будете там. На все про все у вас будут сутки. Успеете попрощаться с матерью, с любимой… с друзьями. Мне жаль, но это единственное, что я могу для вас сделать.
С матерью, с любимой женщиной, с друзьями? Навестить кладбище, постоять у закрытой двери, посмотреть с пирса вслед уплывающему «Игефельду» – перевожу я. Ну да, успею. Хорошее предложение, без всякой иронии. Спасибо, Натан.
- Даю слово чести, господин полковник. Завтра в восемь утра я буду на каторжном причале.
- Спасибо, - говорит Натан. Он прикладывает руку к фуражке, и я прикладываю. Так мы стоим довольно долго, глядя друг на друга – а за спиной Йоргенсона переминаются рядовые, ждут, когда офицеры закончат валять дурака, на ветру холодно, морпехи хотят в казармы. Там тепло и нет этого промозглого сырого ветра, вынимающего душу. А морпехам еще наводить глянец к завтрашнему параду. День Большой Бойни, что ж вы хотите.
Впрочем, их могут отправить и к Патройе – воевать с дикарями Остенвольфа.
Странная штука. Остенвольф уже раз пять подходил к Кетополису (правда, впервые настолько близко: от форпоста до городской черты рукой подать) и столько же раз срывался и уходил обратно вглубь острова, в джунгли. Без всяких видимых причин. Ну, на то он и безумец, чтобы его действия нельзя было объяснить нормальной, человеческой логикой. Или даже тактическими соображениями. В тактике ведь что самое главное? Непредсказуемость...
Именно.
…а не безумие.
Когда-то Остенвольф считался лучшим генералом Кетополиса. Да что тут говорить. Мы восхищались этим человеком. Я восхищался.
…вставить себе в голову беспроводной телеграф для управления автоматонами – это не безумие?
Я достаю карманные часы. Восемь тридцать одна. У меня впереди еще целых двадцать три часа и двадцать девять минут свободы.
Опять смотрю на морпехов.
Наверное, странно воевать с противником, который относится к тебе, как к ходячему складу провианта? Эдакие завернутые в сукно банки с тушеной говядиной...
Боже, о чем я только думаю.
Часы притягивают взгляд. Они тикают в ладони. Я почти физически ощущаю, как сдвигаются стрелки – огромные, металлические, в несколько этажей, с космическим грохотом перескакивают на следующее деление – БУМ и БУМ... Сейчас, в восемь часов тридцать две минуты, Октавио Остенвольф считается выродком и вселенским злом.
А Козмо Дантон еще пять минут назад считался подающим надежды морским офицером.
Теперь я никто.
- Понимаете, Козмо? – полковник смотрит на меня, голубые глаза – боль.
Я все понимаю, Натан.
Нет, не все.
На самом деле я не могу понять следующего.
- Как вы так быстро – с приказом?
- Приказ подписан еще вчера, - говорит полковник нехотя. – Ждали только конца дуэли. Честь флота…
Мне вспоминается почему-то Морской Гром, попавший в заключение на каторжный остров и отвратительный беззубый старик, который рассказал ему про спрятанные сокровища. В конце следующей главы Гром сбежал, конечно – на то он и герой.