Он держит в руках луковицу часов, цепочка уходит под жилет. Господин защелкивает часы и убирает в жилетный карман.
Этот важный господин – распорядитель дуэли.
- Господа... господа, прошу ко мне! – повышает голос распорядитель, чтобы перекрыть вой ветра. – Начинаем.
Он зачитывает вслух, о чем договорились секунданты, подводит итог:
- Был выбран поединок на пистолетах. Что ж, вполне ожидаемое решение. Остались некоторые формальности... Каким оружием желаете воспользоваться? На ваш вкус, господа: дуэльный набор от Мортимера – рекомендую, классика! – или превосходная пара галлийской работы. Что выбираете? Господин актер, слово за вами.
- Я бы предпочел револьверы, - говорит Тушинский. - Если позволите.
Молчание. Лица секундантов вытягиваются, но распорядитель невозмутим.
- Ваше слово, господин лейтенант?
...мертвый, раздувшийся дирижабль, выброшенный на берег. И чайки кружат над ним.
- Согласен.
- Прекрасно, - распорядитель даже не моргает. – Благодарю, господин актер. Тогда, я считаю, будет справедливым, если ваш противник выберет дистанцию. Какую дистанцию предпочитаете? Господин лейтенант!
Офицер поводит плечами.
- Простите?
- Дистанция, господин лейтенант?
- Тридцать шагов, - голос звучит низко и хрипло, как от недосыпа.
Распорядитель кивает: все по кодексу. Потом говорит:
- Господа, позвольте осмотреть ваше оружие.
Негромко щелкает застежка кобуры. Офицер протягивает револьвер рукоятью вперед. Черные каучуковые накладки, вороненый металл, в предохранительное кольцо продет витой шнур. У офицера – побелевшие пальцы, неровно обгрызенные ногти. Револьвер Тушинского из светлой стали, рукоять украшена перламутром. Секунданты осматривают оружие, диктуют распорядителю по очереди – тот записывает:
- Револьвер системы Лебеля, калибр восемь миллиметров. Ствол длинный.
- Револьвер системы Кольта, морской, калибр девять. Ствол средний.
- Неравноценно, господа, - говорит распорядитель, закончив писать. Револьверы лежат перед ним на раскладном деревянном пюпитре: блестящие металлические рыбины. – Неравные условия. Что будем делать?
Тушинский открывает рот… Офицер резко дергает головой: неважно. Тушинский переводит движение губ в многозначительное «о!».
Некоторое время распорядитель молчит, внимательно смотрит на противников. В пшеничных усах гудит ветер. Глаза светлые и неподвижные – точно из стекла.
- Должен предупредить, господа, - произносит распорядитель наконец, - что выяснившиеся обстоятельства придают дуэли статус «исключительной». Вы знаете, что это означает?
- Это означает, - продолжает распорядитель, игнорируя возмущенные возгласы секундантов, – что суд чести может счесть условия и итог поединка сомнительными, что, в свою очередь, приведет к судебному разбирательству. Вы меня понимаете?
Глухой рокот волн. Вой ветра.
- Да, - говорит офицер.
- Да, - Тушинский. – И стала буря...
- И у вас нет возражений?
- Нет.
- Нет.
- Ваше право, - заключает распорядитель. - Однако мой долг – внести изменения в протокол. Извольте дать мне несколько минут...
Прежде чем встать к барьеру, офицер в последний раз оглядывается. Скальный обрыв, волны бьются о камни. Водяная пыль. К городу ведет дорога – зигзагом; вдалеке виден маяк Фло и – гораздо ближе, темным конусом, с головой в облаках и тумане, маяк Тенестра.
Часть I. Дуэль
1. Имя
Зовите меня Козмо.
Мое имя никак не переводится, и искать в библии значение его бесполезно. Разве что кроме одного – мои родители, как вы уже, наверное, догадались, безумно любили оперу. Иногда мне казалось, что они любили оперу больше, чем меня.
Сейчас, пройдя путь от точки А до точки Б, получив пулю в левую руку и станцевав танго (вы о нем еще узнаете), я могу сказать: так и есть. Я не входил в круг родительских интересов. Наверное, когда у них появился я – красный и сморщенный, орущий благим матом – родители сходу предрешили мне карьеру оперного певца-баритона, но – просчитались. Любимца публики из меня не вышло. Певца, к счастью, тоже.
Из меня, в общем-то, не вышло даже приличного баритона.
- Ааааа! – кричу я, размахивая руками. Голос мой звучит чисто и красиво – как только может звучать голос восьмилетнего мальчишки. Я бегу по песку в белой матроске, в синей шапочке с бомбоном; из-под моих ног вспархивают откормленные чайки. В голове шумит ветер и прибой. За моей спиной – песчаный пляж, вдалеке – белая парусиновая палатка. Идиллия. Там моя мама читает сочинение госпожи Шелли, а отец дремлет в шезлонге, надвинув на глаза панаму и уронив руку с подлокотника. Волна пенно накатывает на песок, убегает, шипя и огрызаясь. Пальцы отца недавно что-то сжимали, теперь между ними струится вода. Я как наяву вижу эту картину: под зеленоватой толщей остаются белые исписанные страницы. Кажется, это какое-то очередное либретто...