Мы подняли сигнал «Поломка машины, теряю ход» и вывалились из походного порядка.
Позор.
В прямой видимости берега! Помню лицо капитана Нахтигера. Он стоит на мостике, сложив руки за спиной – бледный и мертвенно спокойный, как удав, которого он держит в любимцах. Когда-то капитан подстрелил его, охотясь на Магаваленских островах, подобрал, а судовой врач зашил рану. С тех пор удав стал меланхоличным и даже глотает мышей, которых ему скармливают, без особой охоты.
Мы чиним машины. Мы их починили.
А потом мы попадаем в кровавую штормовую полосу. Форштевнем рассекаем изуродованные снарядами китовые тела.
А после… После становится только хуже. Вы представляете, как воняет броненосец, когда перестает шторм и солнце освещает все это безумие? Верхний настил палубы сделан из сосны. Дерево прекрасно впитывает кровь, жир и еще один запах.
Мы пахнем падалью.
Мы пахнем, как топор мясника, забытый в теплом, сыром и темном месте.
Мы идем по следам эскадры.
Гигантские столбы черного дыма тянутся за нами на полнеба. В брюхе корабля от ярости стонет пламя. Под звонки топочного уравнителя, под вой вентиляции черные кочегары, замотав тряпками лица, кидают в отверстые глотки броненосца уголь – лопату за лопатой. Красные отсветы пляшут на лицах. Сверкают белки глаз. Давай, давай, веселее! В топках броненосца сгорает драгоценный английский кардиф – на вес золота, взятый для скорости – раскаленная угольная крошка, не успев догореть, вылетает из рефлекторов и обжигает веки. Еще он ядовит, этот кардиф, самый дорогой уголь мира. И самый лучший.
Потому что англичане – лучшая морская нация мира.
А мы только и можем, что убивать китов.
Впрочем… даже это у нас не всегда получается.
13. Ян
Я спрыгиваю с подножки таксомотора. Время?!
«Девять ровно, площадь Оперы, у фонтана». А сейчас уже девять сорок пять! Черт, опоздал.
Коричневые огни фонарей вдоль проспекта. Снежинки кружатся и падают на мостовую.
Черт, черт, черт.
Замерзшая фигурка в серой чиновничьей шинели. Успел.
- В чем дело, Ян? Говорите быстрее, я спешу.
Потом я останавливаюсь и смотрю на него внимательнее. Белесые брови, глаза раскрыты, как от удара. Голова непокрыта. Волосы растрепаны, словно у безумного ученого из новой фильмы.
- Ян? Вы что, китов услышали?
Он качает головой из стороны в сторону: нет. Кажется, что чиновник движется под водой – такие замедленные, плавные у него движения. Совершенно рыбьи глаза. Сомские бобы? Опиум?
- Ян! Да посмотрите же вы на меня, черт возьми! Что случилось?! Ну! Говорите же!
Он моргает раз, другой и наконец говорит:
- Мой сын.
- Что ваш сын?! – я не выдерживаю. Как мне надоел этот неопределенный, невнятный, бесформенный человек. - Заболел? Женился? Что? Да отвечайте же!
- Его похитили.
14. Несколько шагов
- Козмо, проснись. С мамой плохо. Козмо...
Открываю глаза. Рука отца белеет в полутьме. Она тонкая и изможденная.
- Козмо, мама…
Как он не понимает, я не хочу этого знать?! Я со злостью выдергиваю одеяло из его пальцев и заворачиваюсь с головой. Одеяло тянут, я держу изо всех сил. Дергаю на себя. Дергаю. На глазах у меня – слезы ярости.
Я. Не хочу. Знать. Не.
Оставьте меня в покое!!
...Почему я не пошел туда? Упрямый мальчишка. Мне всего лишь нужно было встать и пройти несколько шагов до маминой комнаты.
Это было давно. Я поднимаю голову и смотрю на Поланского. За его спиной проходит официант, неся на подносе прозрачную бутылку шампанского и бокалы. Ах, да, у нас же праздник...
- Пейте, Ян.
С каждым глотком в его лицо возвращаются краски. Когда он допивает, лицо уже почти нормального цвета. Словно его голова – круглый стеклянный аквариум, а коньяк просто подкрашивает воду. Глаза Яна оживают, начинают блестеть.
- Вот и хорошо, вот и умница, - говорю я. - Возьмите лимон. Теперь рассказывайте. С самого начала…
Он рассказывает. Я слушаю. Вернувшись с дуэли, чтобы переодеться и поехать на службу, Ян обнаружил дома тишину, открытое окно, грязные следы на подоконнике – в общем, все, что полагается находить в таких случаях. Няня, чем-то одурманенная, спала на полу в соседней комнате. Ян-младший пропал.
Это сделали подземные, говорит Ян.
- Сколько ребенку?
- Четыре месяца. С половиной.
Проклятое воображение. Я вижу: затемненная комната, лежащая на полу игрушка, в распахнутое окно врывается ветер, серые паруса штор взлетают над колыбелью. В ней – смятое одеяльце и вмятина на подушке. С подоконника капает дождевая вода. Кап, кап. Кап-кап. На полу у окна – расколотый стеклянный шарик с домиком внутри. Блестки рассыпаны в лужице глицерина.