Однако.
- И скольких ты уже убил?
- Так я тебе и сказал, старик. Это кон-фи-ден-ци-аль-ная информация. – Он напоминает ребенка, который научился произносить длинное слово, не запинаясь. - Разве я похож на хвастуна?
Вообще-то похож, но лучше я промолчу. Человек, который с таким старанием произносит «конфиденциальная», вполне способен убить.
7. Большая F
Дружба подобна приливу. Приходит и уходит – независимо от твоего желания. То затапливает тебя до краев, и нет, кажется, никого ближе и роднее этого человека. То отступает, обнажая неровное дно, обросшие бахромой камни и мокрые коряги; наступают обмеление и сухость.
В детстве приливы и отливы сменяют друг друга со скоростью света – то вы друзья навек, то враги навсегда, и мелькание это безостановочно: вечно в движении. Жизнь бурлит.
С годами все замедляется. И много вокруг гаваней, куда вода больше никогда уже не заходит. И никогда не вернется. Я знаю. Мне пятьдесят восемь, я чертов контр-адмирал. У меня таких гаваней – сотни.
Одна из них носит имя Эммерих Краузе.
Когда-то мы были – лучшие друзья.
Потом настала пора отлива. И бьются на песке промедлившие сизые рыбы. Раскрывают в последнем вдохе глупые рты...
Я иду по берегу.
Почему я вдруг вспомнил про Краузе? Не знаю. Наверное, потому же, почему я вспомнил рыжего орангутанга Вредину...
Плохие или хорошие, они уходят. И ничего тут не поделаешь.
- Ложись!! – кричит Обри и толкает меня в сторону.
Я врезаюсь плечом в плетеную изгородь. Во мне весу под девяносто кило, поэтому я сношу ее к чертям. Куры разбегаются, квохчут, кто-то пробегает прямо по моей спине.
Пух и перья! Обри что, совсем сдурел?!
Грохот. Автоматная очередь проходит над моей головой. Еще раз, короче. И еще, совсем короткая.
В ушах звенит – ч-черт.
- Эй! Живые есть? – знакомый голос. – Все уже, не бойся!
Выплевывая перья, поднимаю голову.
Форингтон стоит, держа дымящийся «томпсон» одной рукой, и улыбается.
Я поднимаюсь с земли. Отряхиваю фуражку и надеваю. Потом подхожу к повозке и провожу пальцами по дыркам от пуль. Щепки торчат наружу – забавно, хотя удар пули направлен внутрь. И что он хотел этим сказать, интересно?
Отступаю на два шага. Оглядываю.
Ничего себе!
Да он фокусник просто. Волшебник с автоматом.
- Ну ты и придурок, - говорю я. – Испортил хорошую вещь.
Форингтон весело пожимает плечами, прикладывает два пальца к шляпе. Прыгает на борт катера.
- Бывай, старик! Приятно было поболтать!
Мы с Обри провожаем катер взглядами. Потом Обри смотрит на меня и говорит:
- Кто это был?
На борту повозки следы от пуль образуют кривую букву «F». Джек Форингтон.
8. Арифметика
Сухопутные говорят: снаряды.
Мы, морские офицеры, говорим: патроны. Потому что есть пушки с зарядом – когда порох в тканевых картузах (для 305-мм они были из чистого белого шелка, офигеть), а есть с металлической гильзой – тогда это патрон.
Пироксилин лучше хранить в сухом прохладном месте.
- Раз, два, взяли! – мы поднимаемся по лестнице. Ящик тяжеленный.
Солнце.
Обри ломиком открывает крышку. Там лежат рядами сразу запотевшие на воздухе латунные цилиндры – патроны к 37-мм орудиям. На броненосце мы это за калибр не считали. А на «Селедке» это целая артиллерия.
Я нагибаюсь и вынимаю один из патронов. Неожиданно увесистый, однако.
Холодный.
На донышке гильзы выбито «Кетополийские пороховые заводы. «Любек и сыновья». 1901». Привет из прошлого. Ощущения забавные. Как открыть на тридцатую годовщину бутылку шампанского, оставшуюся со свадьбы.
Вообще, такой калибр обычно использовали на тяжелых автоматонах.
- Что скажешь, адмирал? – Обри смотрит на меня, сдвинув инженерную фуражку на затылок. Щека в копоти, над бровью – потеки масла.
- Не знаю. Тридцать лет – слишком много. Для пироксилина так вообще, - я укладываю патрон обратно в гнездо. - Или у нас получится что-то вроде детской хлопушки…
- Или?
- Или рванет так, что мало не покажется.
Белая вспышка.
Попробуем подсчитать. У нас снарядов штук двадцать. Сколько из них исправны, неизвестно.
Надо бы сделать пробный выстрел – но тогда мы рискуем спугнуть лейтенанта Йорка. Сюрприза не будет.
Придется положиться на удачу. Увы.
Вместе с Обри мы находим и выкапываем замки для тридцатисемимиллиметровок, которые сами же сняли еще много лет назад. Они в толстом белесом слое застывшего масла, завернуты в брезент. А если стереть масло – целехонькие, блестят.
Странно, как все возвращается на круги своя. «Селедка», которая послужила нам спасением много лет назад, снова наша последняя надежда…