Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз бил человека. Кажется, в Навигацкой школе. Впрочем, кто тогда не дрался? «Селедки» с «механиками» – вечная война. Честь флота, господа гардемарины, и в зубы – н-на! Будущие офицеры не отступают перед гражданскими...
Легенды гласят, что наши побоища – детские шалости по сравнению с тем, как чудили предыдущие выпуски. Говорят, сам Остенвольф... впрочем, тут легенды, скорее всего, ошибаются.
Он же морпех.
Вообще-то, и нам, и «механикам» повезло, что школы морской пехоты находятся за городской чертой – иначе вряд ли бы кто из нас выжил. Морпехи – страшные люди. Серая дубиноголовая масса, которая умеет только одно – убивать. Иногда мне кажется, что их боевые автоматоны гораздо более человечны, чем они сами.
Тушинский достает бутылку из ведерка. Разливает шампанское по бокалам.
- Выпьете, Козмо? – говорит он, - Напоследок. Прежде чем я размозжу вам голову?
Глаза неестественно блестят. Голос иногда плывет, как на заезженной пластинке.
И тут я понимаю, что происходит. Тушинский играет трезвого.
А на самом деле...
Додумать я не успеваю – дверь открывается.
- Вот вы где! – Ядвига замолкает, смотрит на нас по очереди – внимательно. – Так, - она входит в комнату, - Что здесь происходит?
Мы молчим.
- Ничего не было, - говорит она. – Слышите? Ничего. Вы сейчас мне это оба пообещаете.
Ядвига встает между нами. Пользуясь моментом, я вынимаю у Тушинского из пальцев бокал и отступаю на шаг. Движение почти танцевальное. Раз – и готово. Весело.
Актер стеклянеет.
- Генрих, пожалуйста... – она заступает ему дорогу. - Козмо!
Интересно, как меняется её голос. Минуту назад – сама мягкость, сейчас – укротительница тигров. Еще немного – и мне разожмут челюсти стволом револьвера.
Шампанское щекочет небо. Хорошо.
- Вам уже хватит, Генрих. Оставьте мальчика в покое.
Она осекается.
Пауза.
Я с силой швыряю бокал в пол и выхожу.
…Вообще-то, нам обоим было достаточно. В отличие от невменяемого Тушинского, я это прекрасно понимал. Но меня неожиданно взбесило это «мальчик». Если бы меня отвергли, я бы ушел отверженным. Это почетная капитуляция, уходим под барабанный бой, распустив знамена. Но так! Так!
В общем, кровь должна была пролиться.
...Меня трясет. За моей спиной разливается запах шампанского – липкий, сладкий. Просачивается в щель под дверью. Я врываюсь в гостиную и с разгону натыкаюсь на человечка в дешевом партикулярном платье. Черт, он-то откуда взялся? Жидкие светлые волосы. Человечек оборачивается, чтобы возмутиться, открывает рот...
На редкость уродливая рожа. Я говорю:
- Будете моим секундантом?
- Я-я? – «уродливая рожа» еще и заикается. Прекрасно!
- Да.
- Это т-так… я н-не знаю, что сказать…
- Скажите: всегда к вашим услугам, господин Дантон.
Белесые брови поднимаются и опадают.
- Я-я к вашим… - он спохватывается: - Н-но я же н-ничего не знаю!
- Тем лучше. Сейчас я вам все подробно объясню. Вы тонкий человек, вы поймете. Мне нанесли страшное оскорбление, - я голосом выделяю «страшное». Мне весело, я уже все решил. Человечек покорно кивает. Бедняга. Похоже, он из тех, кто вечно «делает услуги». А ведь молодой совсем. – Кстати, как ваше имя?
- П-по... – он мучительно выгибает брови. – Я-ян П-по...
- Отлично! Так вот, дорогой Ян. Вы любите оперу?
Похоже, это окончательно сбивает его с толку.
- К-конечно.
- А я – нет. Так вот, о деле. Я оскорблен…
В груди у меня вдруг оказывается нечто мертвое. Точно на месте сердца – резиновый кальмар, распустивший вялые щупальца.
- …и желаю драться.
4. Опера
Давайте поговорим о ненависти.
Я ненавижу:
Ноты и клавиры.
Ненавижу: либретто и гаммы.
Гремящий рояль в гостиной.
Мужские распевающиеся голоса.
а-А-а-а-А-А-а.
Ненавижу.
Ария клокочущей ненависти для низкого голоса и фортепиано, исполняется в тональности «ре минор».
Еженедельные музыкальные вечера у Дантонов. Отец высокий, сухощавый, в гражданском костюме в тонкую полоску, черный галстук. Встречает гостей. Мама за роялем (белое платье... низкий приятный голос, теперь редко поет сама, часто хворает... жаль, красивая женщина, слышу я голоса), впервые вышла после долгой болезни. Она худая и бледная, играет чуть неловко, механически, часто сбивается – но все вокруг уверяют, что она прекрасна. Да, прекрасна! Увлеченные люди.
А потом они начинают петь...
Я знаю, что вы хотите спросить.
Да, я умею.
- АААА, – я опираю голос на грудь. Он взвивается под потолок, летит вперед, наполненый металлом и обертонами, поддержаный посылом и вибрато. – ДЕЕ-ЛИИИ-ДААА! – раскатываю я начальную фразу из «Левиафана».