— Да как ты смеешь?! Я — солдат армии Рима, а ты всего лишь жалкий раб! Да ты хоть знаешь, что я могу с тобой сделать, шлюший сын. Я убью тебя и скормлю твои останки боевым псам! — взревел легионер.
Я не удостоил его тираду ответом, а лишь почесал подбородок.
— Ну все, ты доигрался! Взять его!
Двое солдат, пришедших с ним, двинулись в мою сторону. Констант придвинулся поближе и передал графин вина. Уверенности на лицах легионеров от этого не прибавилось и скорость, с которой они двигались ко мне значительно уменьшилась. Когда они подошли ко мне на пару метров, я резко вскочил и выплеснул вино в лицо одного из них, второму же нанес удар ногой в единственную незащищенную часть тела — пах. Тот согнулся и получил удар кулаком по затылку сверху вниз. Руку второго я поймал на замахе удар лбом в нос застал его врасплох. Оба солдата лежали на полу, один без сознания, а второй схватился за разбитый нос и явно не горел желанием подниматься на ноги.
— А теперь послушай меня ты. У тебя есть семья? — спросил я у выхватившего меч, но не казавшегося грозным командира.
Тот нервно кивнул.
— Я не твой раб и даже не раб Императора. Если ты скажешь мне еще хотя бы слово, которое придется мне не по нраву, то я узнаю кто ты, узнаю где живет твоя семья и ночью, когда ты будешь спать со своей женой, приду к тебе в дом. Возьму с собой пять кинжалов, прибью тебя ими к стене, приведу в комнату твоих жену и ребенка и заставлю тебя смотреть на то, как я насилую твою жену и дите, а после, я отрежу тебе член и затолкаю в твой рот. Затем я освобожу твою руку и вложу в нее кинжал и заставлю твою руку провести кинжалом по шее каждого члена твоей семьи… А самого тебя я оставлю в живых, ты будешь жить, зная, что у тебя нет члена и твоя семья была убита твоей же рукой… Так кто из нас теперь раб?..
Солдат побледнел, меч в его руках затрясся, он смотрел в пол, на лежащих солдат, готов поклясться, что сейчас он отдал бы все на свете только ради того, чтобы отмотать время назад и никогда не заходить в эту комнату. Он убрал меч в ножны и заикающимся голосом произнес: «Император хочет видеть гладиатора по прозвищу Смерть. Он желает поговорить с ним.»
— Так-то лучше, веди меня к императору, только сначала своих собак разбуди…
Мы вышли из-подтрибунных помещений, поднялись по лестнице и покинули стадион. Прямо перед ареной нас ждала повозка, запряженная двумя лошадьми. Стоящий возле нее раб открыл для меня дверь и я пролез в достаточно просторное помещение.
Внутри все было обито мягкой красной тканью, два сиденья, на которых могли разместиться по два человека, располагались друг напротив друга, по центру был небольшой круглый столик, на котором гордо стояли графин с вином и тарелка фруктов. Главной вишенкой на торте всего этого великолепия был огромный охранник, сидевший на одном из сидений. Весь его вид говорил, что шутки с ним кончатся для юмориста кровавым штрафом. На коленях у него лежал гладиус, а доспехи и шлем, который он поставил рядом с собой, давал понять, что передо мной примипил римской армии. Я сел напротив него, он даже не поднял голову, чтобы поприветствовать меня, а продолжал упорно глядеть на свой гладиус, будто желал заточить его своим взглядом.
Повозка тронулась и около пяти минут мы ехали спокойно, примипил все также точил взглядом меч, а я со скукой наблюдал за его «интереснейшим» занятием.
Вскоре мне надоело сидеть сложа руки и мои конечности потянулись к графину с вином. Это стало моей ошибкой, голова моего попутчика поднялась и гладиус просвистев в паре сантиметров от моей руки вонзился в ни в чем неповинный столик.
— Это не для тебя, раб. — грубым, но спокойным голосом, произнес примипил.
Я всмотрелся в его лицо. Навскидку ему было около пятидесяти лет, густые брови, огромный нос и мясистые щеки которые покрывала недельная щетина, были практически незаметны на его лице, так как все внимание к себе привлекал огромный шрам. Он был во все лицо, начиная от правого глаза и заканчивая левой частью скулы, делил морду на две почти идеальные половины. Шрам был очень старым, явно полученным после удара мечом. При чем, судя по краям ранения, клинок был туповат.
Вся мимика, на которую было способно его лицо сейчас орала мне о том, чтобы я убрал свои руки от графина и желательно покинул повозку, выбросившись из нее на полном ходу головой вниз. Но я решил испытать судьбу и все же отпил из графина.
— Не надо так нервничать, я не думаю, что император будет сильно рад тому, что его повозка будет запачкана кровью его любимой псинки…
Я не знаю, что на меня нашло в тот момент, возможно я был разгорячен после поединка и моя голова не соображала, а быть может во всем были виноваты два графина вина, выпитые после боя, но осознание того, что я только что назвал примипила римской армии «псинкой» стрелой пронзила мое сознание.