Перед тем, как я легла спать во вторник ночью, Тери Гарр у Дэвида Леттермана надела костюм-липучку и бросилась на покрытую липучкой стену. В этом выпуске в его рубрике о книгах был «Справочник покупателя для чиновников Нью-Йорка» 1989-го; Леттерман держал книгу, пока на стене за его спиной на высоте нескольких метров от пола висела Тери.
— Это могла быть ты, — сказал муж, звоня в кухню, чтобы принесли стакан молока.
У шоу, казалось, был фетиш на составление списков из десяти пунктов. Мы смотрели, как сотрудники «Late Night» нашли десять самых худших телевизионных реклам. Помню номер пятый или четвертый: немецкий производитель автомобилей пытался проассоциировать покупку машины коробкообразной формы с сексуальным удовлетворением, показывая на фоне духовых инструментов и сосен томную скандинавку, ставшую жертвой чар рычага передачи.
— Что ж, я определенно тронут, — сказал Леттерман, когда кончился клип. — А вы, дамы и господа?
Он предложил фальшивое промо программы, которую АВС решили не выпускать следующей осенью. Промо было клипом с подтекстом о четырех курдских повстанцах в тюрбанах, обвешанных пистолетами, которые решили отдохнуть от революции и организовать квартет Генделя на роскошном лужке с багровыми цветочками. Бутон культуры, распускающийся даже на самой скалистой почве, — на поверхности. Леттерман прочистил горло и заявил, что АВС все-таки поддалось давлению Учительско-родительской ассоциации и отменило программу. Пол Шэффер, под барабанную дробь, спросил, с чего бы это. Леттерман улыбнулся со смущением, которые мы с Руди нашли привлекательным. Как обычно, ответов было десять. Я помню два: «Изображение сикхов и носильщика» и «Изображение сект и Василия». Все шипели от удовольствия. Даже Руди засмеялся, хотя и знал, что АВС не планировало такой программы. Я смеялась сонно и прижалась к его руке, лежащей на спинке дивана.
Также Дэвид Леттерман говорил, через разные интервалы, «А теперь кое-что смешное, ребят». Все смеялись. Помню, что мне не показалось, будто в Леттермане есть что-то особенно угрожающее, хотя мысль отдираться от стены меня огорчала.
Мне было абсолютно все равно, пока самолет летел; когда мы приземлялись, нам навстречу по летной полосе бросилась скошенная тень. К этому времени я была уже довольно расстроена. Я даже подскочила и сказала «Ой!», когда переднее колесо самолета коснулось тени на земле. Я заплакала, хотя и не сильно. Я женщина, которая плачет, если расстраивается; меня это не смущает. Муж коснулся моих волос. Утверждал, что мне все же не стоит принимать Ксанакс перед записью, и я согласилась.
— Тебе нужна острота реакции, — таков был его аргумент. Он взял меня под руку.
Водитель NBC где-то позади загрузил наши сумки; я слышала громкий стук багажника.
— Ты должна быть остроумной и подготовленной, — сказал муж. Он решил, что я достаточно переживаю, чтобы не спорить; Руди знал человеческую психологию.
Но теперь я рассердилась. Я же знала, откуда взялась минимум половина моих переживаний.