Мы оказались в квартале Мучеников, где глухие стены старых домов отбрасывали длинные тени. Знакомая улица встретила нас полуденной тишиной.
Солнце жарило вовсю, но припекало у старика не от палящих лучей.
– Ну что, долг засчитан? – нетерпеливо спросил он.
Я посмотрел на этого пройдоху. И не придраться ведь. Вывел, как просили? Вывел! Спасти жизнь? Спас! А то, что не из города, в соседний квартал – так предупредил же.
Я скривился, но нехотя процедил:
– Засчитан.
Тут же вокруг сморщенного запястья на долю секунды вспыхнуло кольцо черной магии и погасло. Клятва исполнена.
– Ну, бывай, рыжий, – весело отозвался Штропс, – как говорится, желаю тебе такой удачи, чтоб если тебя все же решили повесить, то веревка оборвалась.
– И я тебе пожелаю тоже всех благ, но хрен с тобой ими поделюсь, – хмыкнул я.
Старик на это криво усмехнулся, махнул рукой в прощальном жесте и развернулся, а затем, весело насвистывая, пошел прочь.
Я же выдохнул сквозь стиснутые зубы. Действие зелья закончилось, острая боль вновь прошила мое плечо, словно зубы гуля раз за разом вонзались в плоть. Сглотнув, я откинул край своего плаща и дрожащими пальцами закатал рукав рубашки. Вот дрянь! Под кожей расползалась серая гниль заклинания. Условно-боевого. Потому как применяли его к мертвякам.
Прикрыл глаза, призвал тьму. Она хлынула к ладони, и та раскалилась докрасна. И я прижал полыхавшую руку к посеревшему плечу.
Моя тьма начала выжигать все. В том числе и разум. Сознание затопило болью, но я терпел, чувствуя, как моя собственная энергия испепеляла чужую магию, оставляя после себя лишь обугленную кожу. Наконец заклинание исчезло, и я остался едва стоящим на ногах.
Сглотнул, мечтая сдохнуть.
– Еще не время, Дирк, еще не время, – приказал сам себе и, шатаясь, двинулся вперед, будто в тумане. Взгляд мой был рассеян, и я едва различал дорогу перед собой. Однако, несмотря на это, продолжил идти.
За поворотом тихая улица вливалась в шумный и оживленный бульвар. Я двинулся по нему вместе с толпой, поднимаясь в гору, не особо соображая. Надо было где-то укрыться. Вот только я печенкой чуял, что в знакомые места вроде сегодняшней таверны лучше не соваться. Вся стража на ушах, пока ищут шпиона – каждый камень на мостовой перевернут. А инквизиции это только на руку.
Значит, нужно место, где не будут искать ни каратели, охотящиеся за темными магами, ни законники, промышляющие шпика. Интересно, есть ли вообще такое? Ну, кроме дворца…
Я стоял на мостовой в самой высокой ее части, почти пригорок. Отсюда хорошо были видны базарная площадь, ратуша, черепичные крыши домов. Вдалеке маячила резиденция владыки, а перед ней – шпиль, от вершины которого расходилось семь лучей. Храм светлых богов. Именно из него в единственный выходной, который был на неделе, в приют приходил патер и читал проповедь. И рано как норовил припереться: только глаза успеешь продрать, а тебя гонят слушать про жития преподобных. А уж как тот светлейший – а именно так называли служителей небесной семерки – соловьем разливался о том, что в храме оказывали помощь всем страждущим…
Что ж, похоже, настало время проверить, насколько слова пресветлого расходились с делом. Ведь я был вылитым клиентом этой богадельни: болящим, нищим (я проверил сумку того детины – ничего стоящего, лишь дюжина гнутых медек, пара безделушек вроде огнива и ножа и тряпье), немощным, скорбным… и далее по списку.
Конечно, при другом раскладе и в здравом уме я бы ни за что туда не поперся, но солнце было в зените, кукушка – вне дома, а погоня – на хвосте.
Так что я решился. Осталось только лицо сделать подурнее – кхм – поодухотвореннее. Может, и выгорит чего…
Вот только когда я вошел в храм, оказалось, что помощь здесь для бедных телом и кошельком исключительно духовного плана. Даже похлебки на лебеде не раздавали! Это был минус. А вот плюс: местным патером оказался Одо… тот самый Одо, с которым мы некогда делили пайку хлеба в приюте.
Только за минувшие годы приятель повзрослел и… хотелось бы сказать, возмужал, но скорее воспушал: черные кучерявые волосы сейчас и вовсе напоминали шапку, которая была в ходу у горцев, а подбородок украшала бородка.
А вот что осталось прежним – это тощая фигура, живые глаза, длинноватый, словно созданный для того, чтобы его совали во все интересности, нос.
– Дирк?! – потрясенно выдохнул друг, тем дав понять, что и я не сильно-то за эти годы изменился, а после распахнул руки для приветствия. – Какими судьбами? А нам в приюте все говорили, что тебя драконы сожрали, – весело добавил он.