Эмили, поплакав в рукав платья, склонила голову и начала молиться. Мелани видела, как она подняла кулачки и раскрыла ладошками от себя. На языке глухонемых это соответствовало слову «жертва».
— Не бойтесь, — повторила молодая учительница смотревшим на нее девочкам. Но те словно не замечали ее. Внимание учениц привлекала только Сьюзан, хотя она не делала руками никаких знаков, но упорно не сводила глаз со стоящего у входа в зал Медведя. Она служила им вдохновляющей идеей, и одно ее присутствие вселяло в них уверенность. Мелани едва подавляла желание расплакаться.
Как же темно здесь будет вечером!
Она подалась вперед, выглянула из окна и увидела, как пригибается на ветру трава. Неутихающий ветер Канзаса. Девушка вспомнила, как отец рассказывал ей, что у приехавшего в Уичито в начале девятнадцатого века морского капитана Эдварда Смита зародилась мысль соорудить на крытых фургонах паруса и превратить их в шхуны прерии. Она тогда рассмеялась, представив эту картину. Отец был человеком с юмором, и Мелани никогда не знала, шутит он или говорит серьезно. При воспоминании о нем сердце у Мелани сжалось, и ей отчаянно захотелось, чтобы что-нибудь, волшебное или реальное, унесло ее из этого чертога смерти.
Внезапно мелькнула мысль: что с тем человеком на поле? С полицейским?
Было нечто ободряющее в том, как он стоял на холме, когда Брут уже выстрелил из окна, а Медведь в панике забегал, тряся животом, и принялся терзать ящик с патронами, пытаясь открыть его. А мужчина на вершине холма махал руками, стараясь всех успокоить и прекратить перестрелку, и смотрел прямо на нее.
Как же его назвать? Никакое животное не приходило в голову. В нем не было ничего глянцевого, героического. Человек в возрасте — наверное, вдвое старше ее. Одет старомодно, стекла очков толстые, сам на несколько фунтов тяжелее, чем следует.
И вдруг ее осенило: де л’Эпе. Она назовет его в честь Шарля Мишеля де л’Эпе, монаха восемнадцатого века, который первым из людей проявил заботу о глухих и отнесся к ним как к нормальным человеческим существам. Именно он создал французский язык глухонемых, который стал прародителем такого же американского языка.
«Отличное имя для мужчины в поле», — думала Мелани. Кто понимает французский, знает, что слово «эпе» значит «клинок». Ее де л’Эпе был отважным. Как оружие, именем которого был назван, выступал против распространенного в церкви и в народе мнения, что глухие — неполноценные уроды. И теперь, стоя там, на холме, бросил вызов Бруту и Медведю и не испугался их, хотя пули свистели вокруг него.
Она передала ему послание. Своего рода молитву и предостережение. Видел ли он ее? Понял ли ее слова, даже если видел? Мелани закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на своих мыслях о де л’Эпе, но ощутила лишь изменение температуры — становилось холоднее. Ее кольнул страх — к своему ужасу, она почувствовала вибрацию от шагов человека… нет, двух. Они приближались по гулкому дубовому полу.
Когда Брут и Горностай появились в дверях, Мелани бросила взгляд на Сьюзан. Лицо девушки снова ожесточилось, едва она увидела бандитов.
«Я тоже сделаю суровое лицо», — подумала учительница.
Попыталась. Но губы дрогнули, и она опять расплакалась.
«Ну почему у меня не получается быть такой, как Сьюзан?»
Медведь присоединился к остальным и показал в сторону основного помещения. На бойне сгущались сумерки, и ненадежная наука чтения по губам давала плачевный результат. Мелани показалось, что он сказал что-то насчет телефона.
— Пусть говнюк хоть обзвонится, — ответил Брут.
«Странно, — подумала учительница, когда желание разреветься стало не таким острым. — Почему именно его я понимаю так хорошо, а остальных нет?»
— Мы решили отпустить одну.
— Которую? — спросил Медведь.
— Глухую мисс акселератку. — Брут кивнул в сторону Сьюзан.
Старшая учительница с облегчением вздохнула.
«Господи! — подумала с отчаянием Мелани. — Сьюзан отпустят, и мы останемся без нее! Без Сьюзан! Нет!» Она подавила рыдание.
— Встань, милашка, — начал Брут. — Сегодня твой день. Иди домой.
Сьюзан покачала головой и, повернувшись к миссис Харстрон, отрывистыми, резкими знаками показала, что отказывается.
— Она говорит, что не пойдет. Требует, чтобы вы отпустили близнецов, — перевела учительница.
— Она от меня что-то требует? — рассмеялся Брут.
— А ну встать! — крикнул Горностай и вздернул Сьюзан на ноги.
Сердце Мелани гулко забилось, лицо вспыхнуло, и она, к своему ужасу, поняла, что ее первой мыслью была: «Ну почему не я?»
«Прости меня. Боже! Прости меня, пожалуйста, де л’Эпе! — Но позорное желание приходило снова и снова, обволакивало разум. — Я хочу домой! Хочу сесть одна с большой миской поп-корна и смотреть программу телевидения с кодированными титрами, надеть специальные наушники и ощущать вибрацию музыки Бетховена, Сметаны и Гордона Бока…»
Сьюзан вырвалась из лап Горностая и толкнула к нему близняшек. Но он, отпихнув их, грубо заломил ей руки за спину и связал. Брут выглянул в полуоткрытое окно и, толкнув Сьюзан к двери, прорычал:
— Вали! — После чего, повернувшись к Медведю, приказал: — Сони, присматривай за подружками нашей барышни. И держи наготове дробовик.
Сьюзан обернулась, и Мелани прочитала на ее лице: «Не бойтесь, я обо всем позабочусь».
Учительница лишь на мгновение встретилась с ней взглядом и тут же отвернулась, опасаясь, как бы Сьюзан не догадалась, какой позорный ее мучает вопрос: «Ну почему не я? Ну почему не я? Ну почему не я?»
13:01
Поттер посмотрел сквозь желтоватое окно фургона на здание бойни и прилегающие к нему поля. Полицейский протягивал к входу электрический провод, на конце которого висело пять забранных сеткой ламп. Оставив их у входа, коп вернулся. Затем из двери снова вышел Уилкокс с пистолетом в руке и закинул провод внутрь. Но не через дверь, как надеялся Поттер — тогда она осталась бы приоткрытой, — а через окно. После чего вернулся в здание, и толстая железная створка плотно захлопнулась.
— Дверь по-прежнему неприступна, — рассеянно промолвил Поттер, и Лебоу напечатал его слова.
Поступили новые факсы с биографическими данными Хэнди и сведениями из школы, где учились захваченные девочки. Аналитик жадно просматривал листы и заносил важные данные в компьютер с информацией. Пришли инженерные и архитектурные планы здания, но оказались полезными лишь в одном — подтвердили, насколько труден в этих условиях штурм. Тоннелей под зданием не было, и, если верить проектным документам от 1938 года, на крыше, в расчете на строительство четвертого этажа, соорудили конструкцию, сильно затрудняющую высадку десанта с вертолета.
— Они открыли корпус телефона, — внезапно забеспокоился Тоби.
— Он еще работает?
— Пока да.
Ищут «жучки».
Молодой агент вздохнул с облегчением.
— Поставили крышку на место. Тот, кто это сделал, разбирается в оборудовании.
— Генри, кто? — спросил Поттер аналитика.
— Нет данных, чтобы установить это. Предположительно Хэнди. У него армейская подготовка.
— Установлена связь, — объявил Тоби.
Поттер покосился на Лебоу и, когда прозвенел звонок, взял трубку.
— Привет, Лу, это вы?
— Спасибо за свет. Мы проверили лампы на микрофоны. И телефон тоже. Никаких идиотских штук не нашли. Вы человек слова.
«Честь что-то значит для него», — отметил про себя Поттер, стараясь охватить мыслью то, что очень трудно давалось пониманию.
— Арт, в каком ты чине? Начальник? Старший специальный агент? Так это у вас называется?
Нельзя признаваться преступникам, захватившим заложников, что имеешь право принимать важные решения. В таком случае появляется возможность потянуть время и передохнуть, сославшись на необходимость согласовывать вопросы с начальством.