— Хоть ты лично и участвовал в этом, — продолжал Джордж, подливая себе вина, — многие у нас говорят, что казнь Марии Шотландской — роковая ошибка. В политическом смысле это действительно так.
— Уолсингем придерживался совсем другого мнения, — сказал Грэшем. — Он считал, что держать у нас католичку — королеву с законными правами на престол — значит пригреть змею на груди и провоцировать свержение Елизаветы. Кажется, я достаточно точно его цитирую.
— Можешь цитировать его как угодно, но не забывай: в наше время все меньше людей к нему прислушиваются. — Джордж в возбуждении встал со своего места. — Ты никогда не знал жизни двора, — продолжал он, обращаясь к другу, словно отец, наставляющий сына. — То, что столь долго считалось само собой разумеющимся, теперь больше таковым не является. Королева постарела, Генри, пусть говорить так для придворного и значит рисковать головой. И лорд Бэрли стар…
При этих словах все трое встали и преувеличенно низко поклонились друг другу. Чужаку это показалось бы странным, но трое молодых людей лишь выполнили издавна принятый у них ритуал, совершаемый, когда они упоминали Бэрли, статс-секретаря королевы, поскольку лорд Бэрли отличался слишком большим пристрастием к протокольным формальностям.
— Смейтесь-смейтесь, — заметил Манион, — только не забывайте: вы смеетесь над самым могущественным человеком в Англии.
— В самом деле? — переспросил Джордж. — Скорее, он считался таковым раньше. Ходят слухи, будто он выжил из ума. Старая гвардия уходит, надо осознать это. Уолсингем серьезно болен. У королевы нет наследника, да нет и ясного закона о престолонаследии. Диво ли, что при дворе начинается смута? У нас довольно внутренних угроз, чтобы добавлять к ним еще и внешние.
— Внешние? — переспросил Грэшем, невольно заинтересованный.
— Да, после казни королевы-католички при дворе началась настоящая паника. Для Испании это событие стало последней каплей.
Король Филипп Испанский однажды уже правил Англией в качестве супруга Марии. Сие обстоятельство и злосчастное родство с Тюдорами дали Испании некоторые основания для притязаний на английский трон. Но самое главное — Филипп, и так уже имевший власть над многими странами, яро ненавидел протестантскую Англию, восставшую против римско-католического правления. Джордж захохотал, вспомнив в связи с этим пикантную шутку.
— Наши епископы наложили в штаны, — сказал он. — Говорят, один из них упал в обморок, когда кто-то жарил мясо на огне. Сказал: запах напоминает ему запах костров инквизиции. — Говорят еще, половина наших епископов начала учить испанский язык, — усмехнулся Грэшем.
— Да многие из них и на родном языке говорят через пень колоду, — заметил Манион. Он не жаловал, во-первых, английское духовенство, а во-вторых — испанцев.
— А что серьезные люди при дворе думают о престолонаследии? — спросил Грэшем. Джордж должен знать подобные вещи. Если об этом вообще что-то говорится, то ему это известно. Ближайшим наследником, вероятно, считают Якова VI Шотландского, сына казненной Марии Стюарт.
— Мнения разделились, — отвечал Джордж. — Одни ставят на короля Испании, другие — на короля Шотландии; есть и такие, которые считают, что королеве еще не поздно выйти замуж за кого-то из английских аристократов, человека моложе ее, и тогда мы получим короля.
— Замечательно! — воскликнул Грэшем. — Ведь каков выбор! Либо нашим королем становится король Испании, и тогда страну раздирают религиозные войны. Либо король враждебной Шотландии — причем мы только что казнили его мать — и тогда нас ждет гражданская война. Или же это будет кто-то из Эссексов, Лейстеров или даже Уолтер Рэйли — причем любой из них начнет распрю с двумя другими и будет угрожать половине знатных семей страны как гражданской, так и религиозной войной!
Граф Лейстер — старинный фаворит королевы — постепенно уходил в тень, вытесняемый молодым красавцем Робертом Деверю, графом Эссексом. Сэр Уолтер Рэйли пользовался славой «джокера» в придворной колоде.
— Хватит думать об опасностях для страны, — заметил Джордж. — Подумай лучше об опасности для себя самого.
— Ну да, — вставил Манион. — Я ничего не смыслю в политике, но и мне ясно: эти политики вам завидуют. Завидуют вашему богатству, внешности, вашему успеху у женщин и все такое. Ну и конечно, тому, что королева на вас обратила внимание. А вы с этими… вашими девушками… не слишком досаждали другим мужчинам? — спросил он вдруг.
Грэшем усмехнулся. Он никогда в жизни не обидел ни одну женщину, общаясь со многими из них ко взаимному удовольствию.
— Чего никогда не видел, о том не горюешь, — отвечал он.
— Может, и так, — сказал Манион, — только есть два или три лорда, видевшие вас в постели со своими молодыми женами.
Теперь наступил черед Джорджа.
— Известно, что ты имел отношение к Уолсингему, — сказал он. — Конечно, точно никто ничего не знает, иначе тебя убили бы в какой-нибудь темной аллее. Уолсингем стар, и дни его сочтены. Звезда его закатилась. Никто не знает, что будет, когда после его кончины обрушится вся его империя. Но для многих при дворе ты — молодой выскочка, вовлеченный во множество темных дел за последние годы. А теперь еще королева тебе благоволит. Мало ли что, по их мнению, ты мог ей нашептать! Для придворных ты превратился в головную боль. К тому же у тебя нет друзей, если не считать меня и этого верзилы. — Он указал на Маниона. — Господи, помоги нам!
— Что же ты мне советуешь? — спросил Грэшем. — Благодарю за предупреждение об опасностях, но теперь скажи, как от них избавиться.
— Во всяком случае, ты можешь сделать это дело чисто и опередишь их, — добавил Джордж весело. Одним из свойств этого человека было умение уйти от серьезного разговора, сняв напряженнее помощью, как ему казалось, веселой шутки. — Разве что тебе самому удастся найти решение, которое мне и не снилось, так что я разину рот от удивления. Знаешь, как ни странно, я умею просчитывать шансы. Большинство людей (кроме тебя) считают меня дураком, но я действительно умею это делать. А твое дело — выбрать лучший из шансов.
— Ты знаешь, что Уолсингем заставлял меня делать, ты и еще Манион. — сказал Грэшем. — Ты советуешь мне отречься от него?
— Если бы я мог знать точно! — ответил Джордж. — Считаю ли я, что это умно — посещать тайные мессы по указанию Уолсингема? Конечно, нет. Для этого у нас тут климат не тот. Особенно если учесть, что я не знаю, до какой степени твоя тяга к католицизму является игрой.
— Я же говорил тебе, — усмехнулся Грэшем. — Моя первая кормилица была католичкой. Когда я не мог сосать ее грудь, я сосал ее четки. Знаешь, это ведь накладывает отпечаток на человека.
— Я мог бы заметить тебе, — ответил Джордж, — что твое легкомыслие и болтливость раздражают людей. Но так как ты обожаешь злить людей, это только доставит тебе еще больше удовольствия. Все, о чем я говорю тебе, — будь осторожен. Слишком много влиятельных людей умолкают, как только речь заходит о тебе. А теперь пошли еще и новые разговоры. Можно тебя кое о чем спросить?
— Конечно.
— Получал ли ты какие-то деньги из Испании? По правде сказать, возникли слухи, будто ты испанский шпион. Я знаю, ты никогда не предашь Англию, но ты мог втянуться в какую-то игру просто ради риска и интереса. Ну, что скажешь?
— О чем именно? Ты ведь, кажется, задал два вопроса: не испанский ли я шпион и беру ли я деньги от испанцев.
— Перестань болтать! Я твой старый друг и заслуживаю прямого ответа.
— Ну ладно, — ответил Грэшем. — На один вопрос я отвечу «да», а на другой — «нет». А ты уж сам поработай головой и реши, какие вопросы я имею в виду.
Джордж выругался, услышав его ответ, и через минуту оба молодых человека катались по полу, как два школьника, которым вздумалось бороться.
— Ну вот что, — вмешался Манион, привыкший к тому, что разговоры двоих друзей иногда заканчивались драками, — я всего лишь простолюдин. Но я твердо знаю, хозяин, — если ваша голова попадет на плаху, то и моя последует за ней. И я сам хотел бы, чтобы вы послали подальше милорда Уолсингема, мастера темных дел. Тогда и мне будет спокойнее.