Журналист недоумевал. Какая, в самом деле, чепуха порой занимает взрослых, образованных людей!
– Погоди, Гена, – взмолился он, хватая Быкова за штаны. – Объясни толком, в чем дело, почему такой гвалт? Учти, – вкрадчиво добавил он, – общественности это интересно. Нельзя же довольствоваться... гм... домыслами.
Аспирант досадливо оглянулся. На какой-то миг его бородатое лицо приобрело такое выражение, что Дубов немножко испугался: того и гляди, хватит по башке фотоаппаратом, а лось-то здоровенный, не чета Осмоловскому!
– Ладно, – неохотно сменил гнев на милость добродушный Быков. – Только на ходу, а то как бы моего шефа кондрашка не хватила. Понимаешь, могилку мы нашли, а могилка непростая. Во-первых, расположена она за кладбищенской оградой...
– Самоубийца? – блеснул эрудицией Дубов.
– Не факт, – возразил аспирант. – Скорее иноверец.
– Купец какой-нибудь заморский?
– Рыцарь, – коротко бросил Быков, и на этом его объяснения прервались, поскольку они уже дошли до раскопа.
Перед Быковым расступались; самых нерасторопных он легонько отпихивал в сторону своей могучей загорелой лапищей, приговаривая: "Пропустите прессу... Скорая техническая помощь", а то и просто: "Брысь с дороги!" Дубов едва поспевал за ним, по-прежнему цепляясь за штаны аспиранта, чтобы не отстать.
Наконец они протолкались через толпу, вскарабкались на осыпающийся земляной бруствер и остановились на краю глубокого раскопа с бугристым глинистым дном. Дубов вспомнил прочитанную ему аспирантом лекцию. По его словам, только дурак полагает, что дно раскопа должно быть идеально ровным. На самом деле зачистка дна – дело тонкое, требующее не только квалификации землекопа, но и развитого чутья. Тут необходимо с великой осторожностью снять культурный слой, максимально сохранив рельеф так называемой материковой глины или, как в данном случае, нижнего культурного слоя, до которого пока не дошла очередь. Так они и копают – слой за слоем, словно по одному снимают с лежащей на блюде горки румяные блинчики.
На дне раскопа Дубов заметил остатки каменной кладки – надо полагать, кладбищенской ограды. А в самом углу, у стены, с наружной стороны ограды виднелась серая каменная плита, возле которой, скорчившись и бережно ощупывая ее руками, ползали на корточках Осмоловский и парочка его помощников.
Ирина вышла из воды и, осторожно ступая босыми ногами по горячей гальке, вернулась к своему зонтику. Глеб опустил газету, которую читал в ее отсутствие, и жена увидела в темных стеклах его очков свое уменьшенное отражение – темная загорелая фигурка в светлом купальнике на фоне играющей солнечными бликами водной глади. В связи с недурной и даже завидной сохранностью этой фигурки перед мысленным взором Ирины немедленно возникло сладостное видение необыкновенно вкусных пирожков, которые день-деньской носили вдоль пляжа крикливые, загорелые до черноты тетки в полинявших на солнце сарафанах. Она с трудом отогнала этот манящий призрак лишних калорий.
– Как водичка? – поинтересовался Глеб.
– Прелесть, – ответила Быстрицкая. – Предлагаю воспользоваться.
– Непременно, – заверил ее Сиверов. – Только еще немножко почитаю.
– Что пишут? – спросила она, укладываясь в шезлонг и вынимая из прозрачной пляжной сумки роман в пестрой бумажной обложке.
– О! Масса увлекательного и познавательного, – сообщил Глеб.
Лениво протянув руку, он выудил из кармана лежавших рядом шортов сигареты, закурил, встряхнул, расправляя, газету, и снова ею закрылся. Газета была большая, на многих страницах, цветасто-пестрая, исполосованная броскими, кричащими заголовками, и носила красноречивое название "Бульвар". Ирина очень сомневалась, чтобы в такой газете (да и в любой другой, если уж на то пошло) могло содержаться хоть что-то, что ее муж мог посчитать действительно увлекательным. Впрочем, здесь, на курорте, Глеба словно подменили. Он вел полурастительное существование – днями лежал на пляже, лишь изредка покидая шезлонг, чтобы поплавать в море, много и с огромным удовольствием ел, пил, курил и читал все, что подворачивалось под руку – от дешевых любовных романов в мягких обложках до таких вот бульварных газет, набитых лживыми сплетнями. Он не развлекался, а именно отдыхал, как отдыхает человек после тяжелой работы, радуясь редкой возможности просто лежать и ничего не делать. К вечеру он немного оживал, вел Ирину в ресторан, развлекал, как мог, и даже танцевал – как умел. Ее вполне устраивал такой отдых. Они были вместе, и муж, кажется, не собирался, по своему обыкновению, исчезать в неизвестном направлении, по меньшей мере до конца отпуска.
Еще раз взглянув на Глеба, который казался с головой погруженным в изучение газетных сплетен, Ирина открыла свой роман и попыталась сосредоточиться на драматических хитросплетениях интимной жизни главной героини (которую, с ее точки зрения, нужно было придушить подушкой еще в колыбели, чтоб не мучилась сама и других не мучила). Смешнее всего было то, что данное литературное произведение приобрел с лотка не кто иной, как Сиверов, и прежде, чем торжественно вручить Ирине со словами "Оч-чень, очень любопытно!", сам прочел эту белиберду от корки до корки. Это была уже третья книга, купленная им здесь, и все это были так называемые "дамские" любовные романы без малейшей примеси детектива или хотя бы приключений (что, по крайней мере, было хорошо понятно: детективных сюжетов и всяческого кровопролития мужу хватало на работе). Один из двух предыдущих она с грехом пополам прочитала, а второй так и не смогла одолеть, в чем честно призналась мужу. Глеб поступил со вторым романом так же, как и с первым, то есть без комментариев выбросил в мусорную корзину; можно было не сомневаться, что точно такая же участь постигнет и ту книгу, которую Ирина сейчас держала в руках, и ту, которая, быть может, будет куплена после нее. Быстрицкая слегка побаивалась, что муж может привыкнуть к этому блаженному состоянию, и с легким трепетом ждала дня (вернее, вечера), когда Сиверов окончательно войдет в курортную колею и с удалым гиканьем присоединится к какому-нибудь хороводу, организованному массовиком-затейником из соседнего санатория.
Мало-помалу ей удалось сосредоточиться на чтении, но вскоре ее отвлек какой-то непонятный звук. Опустив на колени книгу, она повернула голову, и взору ее представилось странное зрелище. Глеб по-прежнему лежал в шезлонге, закрывшись развернутой газетой, которая мелко трепетала, а шезлонг дрожал, угрожающе поскрипывая пластиковыми деталями, как будто прямо под тем местом, где устроился Сиверов, разразилось маленькое, строго локализованное землетрясение.
Это, разумеется, было никакое не землетрясение, а всего-навсего одна из присущих Глебу Сиверову разновидностей бурного веселья. Он просто смеялся – на этот раз беззвучно, не привлекая ничьего внимания, хотя умел и хохотать во все горло, и даже откровенно ржать, как подросток. Ирина уже решила, что муж добрался до раздела анекдотов, но тут Глеб уронил газету на живот и, запустив согнутый указательный палец под очки, вытер им сначала правый глаз, а затем и левый.
– Ох, уморили, – сказал он, качая головой, шмыгая носом и все еще отдуваясь, будто бы в полном изнеможении. – Вот послушай, тебе это будет интересно.
– Ты думаешь? – с сомнением спросила Ирина.
– Уж ты мне поверь! Помнишь, по телевизору в новостях показывали сюжет про археологов? Ну, про то, как в Пскове откопали фундамент старой церкви...
– Ах да! Ну и что?
– Так вот, тут про них еще кое-что написано. Так сказать, в развитие темы.