У нее на крючке его не было. Ее будут использовать.
И никогда еще мысль о том, что ею так прекрасно пользуются или манипулируют, не казалась такой желанной. Он был чудовищем с хитрым, злым, чудовищным мышлением. Он заставит ее делать немыслимые вещи, прежде чем все закончится, но в конце концов это приведет ее к Лизе, и это все, что ее действительно волновало. Часть ее приняла это и не заботилась о том, насколько кровавым или варварским будет путь. Теперь она была послушным орудием в руках Бугимена.
Он будет играть с ней.
Он будет использовать ее.
И в процессе будет выжимать из нее человечность капля за каплей. Но это приблизит ее к нему. И к Лизе. И в конце концов он точно узнает, кто с кем играет.
Тара встала.
Она подошла к задней двери и вышла во внутренний дворик.
Темная ночь, луна скрыта облаками.
Холодные осенние ночи заставили замолчать сверчков и жужжание ночных тварей. Единственным звуком был скрип ветвей деревьев, листья летели вниз по улицам и кувыркались на дорожках. То, что жило в ней сейчас, впитывало прохладный воздух, воодушевлялось им, возбуждалось предстоящей игрой.
Ведь в такую ночь может случиться все что угодно.
И, вероятно, так оно и будет.
32
Пора было ложиться спать.
Вчера вечером Генри оставил их внизу, вместо того чтобы запереть в комнатах, как обычно. Не очень хорошая идея. Но иногда он что-то забывал. Слава Богу, Элиза была рядом, чтобы напомнить ему об этом. Он не знал, что бы делал без нее.
Он вошел в столовую, и они тут же замолчали.
Конечно, это было частью игры. Им нравилось болтать без умолку, пока он не появлялся, и тогда они замолкали. Они делали это, чтобы досадить ему, и он это знал. Он стоял в дверях, наблюдая за ними.
Особенно он следил за матерью.
Мама Роуз, хранительница семейных тайн и острая на язык матриарх, смотрела на него такими же желтыми глазами, как и ее кожа. Слезящимися глазами, бесцветными камнями в сухом растворе. Но не в неведении. Она даже не улыбнулась. Она не испытывала никаких эмоций. Ее лицо было жестким, как кожа, безликим, как белый холст, ожидающий кисти, чтобы нарисовать нa нем жизнь. Только эти глаза, наблюдающие и наблюдающие, их пристальный взгляд сужался и обострялся, пока они не увидели Генри и только Генри, пронзая его, как извивающееся насекомое на булавке.
- Ты что-то хотела сказать? - спросил он ее.
Она не произнесла ни слова.
Она, вероятно, решила, что нет смысла говорить, потому что ее глаза уже говорили о многом.
Генри вытаращил глаза.
Она вытаращила глаза.
Все уставились на него.
Как долго будет продолжаться игра, он не знал. Но он был терпелив, и когда он имел дело с ними, просто нужно было быть терпеливым. Ибо никто не был так терпелив, как старик, собирающий годы, как осенние лужайки собирают листья.
Мать встала. Мумия, задрапированная в пыльные льняные одеяния, с желтоватыми пальцами, растопыренными на иссохшей груди, как ноги окаменевшего паука. Ни любви, ни радости, только время, покрытое лаком и застывшее на века, как насекомые в янтаре. Ее волосы были собраны сзади в мрачный белый пучок, лицо покрыто глубокими морщинами и глубокими складками. Возраст не сделал ее мудрой или стойкой, он только сморщил ее и без того суровое лицо, приподняв уголки бескровных губ в кривую гримасу и рассекая древний шрам на щеке. Ее лицо напоминало oктябрьскую маску, извлеченную из гниющего чердачного сундука, очищенную от паутины и пыли. И единственное, что было в нем хоть отдаленно живым, это глаза, испорченные ненавистью и ревностью.
Тетя Лили. Добрая и многострадальная, но лишенная всего, кроме желания, в котором она не смела признаться. Она была ничем: обломком мебели, пятном на стене. Ее едва можно было заметить, проходя мимо, и она была рада этому. Всю свою долгую жизнь она была всего лишь восковой куклой, которую другие изображали так, как считали нужным. Она была отражением тех, кто ее окружал, но не обладала ни истинной душой, ни собственной твердостью. Если вы замечали ее, когда она была одна, она исчезала, как тень в лучах полуденного солнца.
Дядя Олден. Брат отца Генри. Костяная скульптура, связанная из серой кожи, сухой, как пергамент, обесцвеченной течением времени. Сморщенное, похожее на труп существо с насмешливой улыбкой, которая издевалась только над собой. Когда-то его глаза были яркими и пронзительными, но время смягчило их, превратив в голубое желе, которое с каждым днем испарялось все больше. Сгорбленный, с перекошенным позвоночником, он был не человеком из плоти и крови, а останками скелета, похожими на панцирь паука, висящего в пыльном, неиспользуемом углу.