Под шелковым платком, изрядно обглоданным мышами, тетя Лили прошептала:
- И я уверена, что мы все можем догадаться, что это может быть.
Генри нарисовал на щеках мамы Роуз большие красные круги, которые придавали ей вид яркого и несколько омерзительного циркового клоуна.
- Вот, - сказал он. - Ты уже выглядишь лучше, - oн отступил назад, чтобы полюбоваться своей работой, пряди блестящих черных волос свисали на его маслянистые глаза, как слипшиеся проволочные черви. - Сегодня вечером мы должны представиться. Сегодня вечером у нас будет гость.
Тетя Лили сидела неподвижно, как восковой манекен, ожидая, удивляясь, не зная, и это убивало ее. Она должна была знать, кто придет. Она просто должна была знать. Ибо кто был самым большим сплетником в этой комнате и кто был поставщиком наименее хранимых секретов? Кто был тем, кто, когда Генри впал в мрачную духовную порочность после смерти отца, вытащил его за ухо на кладбище? Твой отец мертв, и ты должен это знать и принять. И Генри, о бедный Генри, разгребатель тьмы и копатель обрывков могил, который не мог понять, что смерть – это конец, а не начало мистической могильной радости, отвернулся, бросился к подножию покосившегося столетнего памятника, пальцами смахивая лишайники с потертой эпитафии, проводя по покрытым зеленым мехом трещинам в камне с почти нежной и эротической радостью.
- Я хочу лежать в земле, - сказал он, прижимаясь лицом к травинкам и глубоко вдыхая темную почву под ними.
- Мертв, слышишь меня? Он мертв, мертв, мертв, - сказала ему тетя Лили.
Но Генри отказался принять это. Тетя Лили пыталась, конечно, пыталась привести его в порядок.
А теперь... еще больше секретов: темные секреты чистого бархата. О, знать их, прижимать к груди, как драгоценные камни, и знать – знать, замечать, – что они твои и только твои!
Ее пальцы были жилистыми пуповинами, продетыми в брошь на шее. Они дрожали, они барабанили, они взлетали и опускались, как бабочки: занятые, любопытные, любопытные сверх приличия. Кто? Кто? Кто бы это мог быть? Она просто должна была знать. Что-то застряло у нее в горле, заполнило рот, соскользнуло с языка:
- Кто это, Генри? Дорогой мальчик, скажи мне, кто это может быть!
Генри рассмеялся.
- Скоро ты все узнаешь.
- Я требую знать сейчас же! - очень твердо сказала мама Роуз, выглядя совершенно непристойно со своими нарумяненными щеками и алым пятном помады на губах.
С ее бледным и морщинистым лицом, она была очень похожа на вампира, который только что наслаждался полуночной оргией крови.
- Он скажет, когда будет готов, не так ли, мальчик? - сказал дядя Олден, его губы растянулись в оскале. - Он всегда любил сюрпризы, Роуз, не так ли? Помнишь ту ночь, вскоре после того, как Чарльз ушел к своим справедливым наградам, ты застала его в своей комнате, когда он гладил вещь в коробке? Ты знала, что что-то не так, не так ли? По запаху можно было понять, что что-то не так... но когда ты увидела, как он держал его там, гладил по длинным волосам и разговаривал с ним, как будто у него все еще было тело! Ха! Что за шум! Этот ребенок и его секреты!
- Мальчики всегда будут мальчиками, - сказала тетя Лили.
Мать Роуз нахмурилась.
- Он никогда не был мальчиком. Я никогда не была уверена, кем он был. Всегда прячется в тени, всегда играет среди могил. Нездоровый, ненормальный, но его нельзя было обескуражить.
- Мальчики всегда будут мальчиками, - повторила тетя Лили, чувствуя, что должна что-то сказать.
Дядя Олден рассмеялся, не подозревая о пауке, оплетавшем его цепочку от часов.
- Ну, ты пыталась, Роуз. Видит Бог, ты сделала все, что могла. Отвести его в свою комнату и обучить. Научить его, как мужчина должен прикасаться к женщине. Ты пыталась. Ты, конечно, пыталась.
Генри проигнорировал их, потому что ничто не могло испортить его настроение этой ночью. Он очень ярко раскрасил бумажное лицо тети Лили и ни разу не прикоснулся к ней так, как это было недопустимо... хотя она хотела, чтобы он это сделал. Она определенно хотела, чтобы он обхватил ее увядшие груди и шептал ей на ухо грязные вещи. Но он этого не сделал. Вместо этого его дыхание вырвалось из легких, он подхватил Элизу с ее места за столом и закружил ее, как бледную птицу, ее платье закружилось, как желтовато-сиреневые крылья, когда она прижалась к нему, танцуя, опускаясь, щека к щеке и грудь к груди. Они танцевали, как марионетки, которых держат дергающиеся, прыгающие руки. Паучьи пальцы Элизы вцепились в него, ее окаменевшее лицо склонилось к его горлу, словно для полуночного поцелуя или полуночного ужина. Вместе они перешли на низкое угрюмое гудение, которое исходило из уст Генри. Вперед, назад, делая пируэты с грациозными движениями, которые вызвали бурные аплодисменты Червя, которая сидела на корточках в затянутом паутиной углу, прижимая к себе Толстика, защищая ее.