— Это! — удивился Борс. — Одно только это?
— Да, одно только это! — запальчиво ответил Табурин, как будто негодуя на то, что этого одного Борсу мало. — Но Ив был в Эквадоре, и его пришлось исключить. А Софья Андреевна? И душа, и сердце, и совесть ее могут хотеть убить и могут убить? Могут! Вот откуда у меня взялось подозрение: от человека оно взялось! Когда вы шли от пуговицы, я шел от человека!
— Прекрасный путь! — серьезно и убежденно сказал Борс.
— Колоссально прекрасный! И я тогда дивился на вас и на Поттера. Вы же оба знали, что Виктор не мог даже гусеницу раздавить, так как же вы допускали, что он Георгия Васильевича задушил? А потом я…
— Все, что было потом, понятно. — остановил его Борс.
— Но должен сознаться, — немного нахмурился Табурин, — что я, может быть, не был бы так уверен в своем подозрении, если бы Софья Андреевна не сделала трех крупных ошибок!
— Какие ошибки она сделала?
— Первая: волос и пуговица! — опять подчеркнул он это «и». — Такое «и» не случайность и не нечаянность, оно — умысел и нарочитость! В нем за версту видна женщина, и притом нетерпеливая, несдержанная, страстная, вот такая, как Софья Андреевна. Мужчина подбросил бы или пуговицу, или волос, а женщина — и пуговицу, и волос!
— А вторая ее ошибка?
— Ее визит к Виктору за два дня до убийства. Она этот визит скверно обдумала и скверно провела. Ведь было же видно, что приезжала она совсем не для того, чтобы передать Виктору приглашение Ива, а для чего-то другого. Ей было что-то нужно в его доме, нужно было что-то вынюхать или, вернее, достать там… И когда я подумал покрепче, я догадался: пуговица, вот что ей было нужно!
— А третья ошибка?
— А третья ошибка колоссальная! Тут она сплоховала, грандиозно сплоховала! Весь свой замысел, можно сказать, разрушила! Она ведь пуговицу-то отрезала, вот оно что! Не могла оторвать, что ли? Или просто не подумала? Не догадалась? Не знаю! Но отрезанная пуговица для меня все дело решила: это уже была улика не против Виктора, а против Софьи Андреевны! Вы согласны со мной?
— Безусловно! И если бы дело не закончилось так, как оно сейчас закончилось, я на этой отрезанной пуговице собирался половину защиты Виктора строить!
— Вот об этом-то я и хотел вас спросить! — как подброшенный пружиной, несдержанно вскочил Табурин, как будто только и ждал этого слова. — Вот это-то для меня самое главное!
— Что? Пуговица?
— К черту пуговицу! Она уж ни на что больше не нужна! Но вот вы сейчас сказали, что если бы дело не закончилось так, как… А вы считаете, что оно уже закончилось? Совсем закончилось?
Он вцепился глазами в Борса.
— После этого письма? — кивнул Борс на листы бумаги. — Какое же может быть сомнение?
— И обвинение с Виктора снимут? Освободят его?
— Конечно! Я ведь говорю вам: теперь все ясно и несомненно!
— Уф! — всей грудью облегченно вздохнул Табурин. — А я боялся, что даже и теперь могут быть какие-нибудь крючки и зацепки! Так освободят, говорите? Наверное? Когда?
— Ну, этого я не знаю! — рассмеялся его нетерпению Борс. — Не сегодня, конечно, и не завтра, но через неделю или через две… Я сегодня же повидаюсь с Поттером, дам ему фотокопии этого письма и поговорю с ним. Но ведь сам-то он прекратить дело не имеет права, есть ведь еще прокурор и судья. Но дело будет прекращено, теперь сомневаться в этом никак нельзя. Готовьте шампанское для встречи с Виктором!
Глава 26
В тот день, когда узнали о самоубийстве Софьи Андреевны, Юлия Сергеевна решила: надо, чтобы Миша переехал к ним и жил у них. Елизавета Николаевна сразу же поддержала ее.
— Ну да! Ну да! Конечно же! — всплеснула она руками. — Нельзя же, чтобы мальчик оставался один! Как это можно!
Когда Мише сказали об этом, он было запротестовал.
— Но ведь это же… Это же вам будет неудобно и трудно! — несвязно пробормотал он, чувствуя, как ему хочется оставаться здесь и как ему страшно быть одному, в том доме.
— Вздор, вздор, вздор! — набросился на него Табурин. — Колоссальный вздор!