Беглецы продолжали брести наугад. Время шло: много-много дней. Их переходы становились все более короткими; нередко Лобзанг останавливался в середине дня и целый день лежал на земле, притворяясь спящим.
Пасангма больше не осмеливалась расспрашивать его о цели их странного путешествия. Обильный запас взятой с собой провизии был на исходе, и влюбленные стали ограничивать себя в еде. В конце концов Лобзанг вознамерился посылать свою спутницу на обособленно стоящие фермы, чтобы она обменивала там свои серебряные кольца на цампу. Эти несколько колец, единственные напоминания о жалкой щедрости супруга Пасангмы, составляли все ее богатство. Женщине ужасно не хотелось с ними расставаться, но надо было что-то есть, пока они не окажутся там, где, как сказал Лобзанг, им предстояло разбогатеть. Где находилось это там?.. В Непале?.. Сколько еще времени им могло понадобиться, чтобы туда добраться?
Из трех колец у Пасангмы вскоре осталось только одно. Однажды вечером она посетовала на это Лобзангу. Тот ничего не ответил, но двумя днями позже, заметив вдали несколько домов, грубо приказал своей спутнице идти туда, чтобы продать последнее кольцо. Сам он не желал показываться на глаза — прежде всего ему предложили бы продать свою лошадь за бесценок, пользуясь его бедственным положением. Лобзанг также не решался показывать большие кожаные мешки, привязанные к седлу, или само седло. Эти вещи навели бы любого па мысль о наличии коня, и здешние пастухи или фермеры могли последовать за одиноким всадником, чтобы бесплатно завладеть его скакуном. Лобзанг хорошо знал местные нравы; возможно, он и сам когда-то этим грешил… он либо его родные. Пасангма с тощим узелком на спине, выдававшая себя за бедную странницу, не подвергалась таким опасностям. По Тибету бродят столько подобных женщин, что на них не обращают никакого внимания.
Когда запасы еды окончательно иссякли, Пасангма робко предложила Лобзангу продать ковчежец, который он носил па шее, при первом же подходящем случае. Молодая женщина ни разу не видела этот предмет, зашитый в кусок красного сукна, но почувствовала его твердость, когда любовник прижимал ее к себе на первых порах их любовной страсти. Большинство тибетцев носят в пути на своем теле подобные ковчежцы с изображением какого-нибудь божества или защитными заклинаниями. Если ковчежец Лобзанга сделан из серебра, то он мог получить за него хорошую цепу, а значит, купить много еды, которой им хватило бы до конца пути.
Однако, стоило ей лишь заговорить об этом, как Лобзанг пришел в такую ярость, что она больше не отваживалась давать ему подобный совет.
В глубине души Пасангма, нисколько не жалевшая о том, что рассталась со своим старым постылым мужем, стала полагать, что ничего не выиграла, последовав за Лобзангом, вечно погруженным в мрачные раздумья либо подверженным приступам жестокой ярости. Она чувствовала, что больше не любит своего друга, и даже сомневалась, что когда-либо его любила, видя прежде всего в нем своего спасителя, избавившего ее от невыносимого рабства…
Пасангма решила вызвать жалость тех, кому предложила купить последнее кольцо, и попросить у этих людей убежища. Она открыла было рот, чтобы заговорить, по слова застряли у нее в горле. Молодой женщине пришлось бы отвечать на вопросы о том, откуда она родом, из какой семьи. Она не могла признаться в том, что убежала от мужа и, главное, опасалась реакции Лобзанга; этот странный человек, размахивавший руками и кричавший по ночам, был способен ее убить. Может, он успокоится после прибытия в Непал, так как уверял ее в начале пути, что ему суждено там разбогатеть? Как и в доме Калзанга, Пасангме оставалось лишь смириться и ждать. Она ждала, пытаясь заставить себя смириться, но ее тело властно заявляло о своих потребностях. Беглецы голодали уже три дня. Между тем они дважды видели вдали скопления палаток, однако Лобзанг наотрез отказывался туда идти. Ему нечего было продать, за исключением того, чего он вовсе не желал продавать: своего коня.
Откормленное хорошо отдохнувшее животное (в это время года было много травы) пребывало в превосходной форме и могло мчаться во весь опор и далеко увезти всадника. Когда Лобзанг смотрел, как лошадь пасется во время их частых привалов, ему в голову закрадывались недобрые мысли: вскочить в седло и умчаться прочь, бросив Пасангму.