Хотя Мунпа был всецело поглощен благочестивыми мыслями, у него тут же мелькнула недобрая идея, следствие неистребимой психологии дpoкпа, восторгающихся разбойниками с большой дороги, «храбрецами с могучим сердцем»: Розовая лилия казалась очень наивной, и у него появилась возможность присвоить ее мула.
Однако тибетец отказался от этого замысла, не потому что считал его дурным, а по другой причине: Мунпа нашел его неуместным, так как он намеревался отправиться к Тысяче будд и над ним явно простиралось благословение Гьялва Одзэра. С другой стороны, он не хотел брать мула взаймы, чтобы не быть обязанным возвращаться с ним в Сиду.
— Спасибо, — сказал молодой человек хозяйке, — но, чтобы снискать заслуги, следует совершить паломничество пешком. Я возьму съестное и бурдюк, но заплачу за них.
— Ты не будешь ни за что платить, — решительно заявила лавочница. — Для меня это равносильно обиде. Ты оказал мне немало услуг, возьми провизию в качестве платы. Я также дам тебе несколько связок благовонных палочек, преподнеси их от меня буддам.
«Провизия вместо платы, я бы не разбогател, если бы здесь остался. Что касается остального… это бесплатно: ты мне, я тебе», — насмешливо подумал Мунпа.
Все было сказано. Дрокпа пригласили за стол, он не стал ломаться и отужинал с аппетитом.
Розовая лилия не изъявила желания удержать любовника, чтобы провести с ним последний вечер, и молодой человек вернулся к себе. Теперь его душа была спокойна; он знал, что действует согласно плану, намеченному его в высшей степени мудрым Учителем, одно из высших сознаний которого, хуэнь, как сказал дао~че, проявляет о нем заботу. Он лег в постель и сразу же уснул.
Ранним утром слуга сходил за кожаным мешком Мунпа и, доверху наполнив его едой, отдал гостю. Кроме того, он вручил ему бурдюк с водой, свертки с благовонными палочками и пару кожаных сапог.
Мунпа попрощался с хозяйкой и ее приказчиками, а затем со своей тщательно перевязанной ношей вышел на дорогу и пошел на запад, подобно каравану, которому он еще недавно смотрел вслед, глядя, как тот движется к линии горизонта между голубым небом и желтой землей. Но он, Мунпа, был один.
Изрядно нагруженный дрокпа медленно брел по желтой пыльной дороге, пролегавшей среди таких же желтых, пыльных и безлюдных просторов. Окружающий пейзаж напоминал, с более ярко выраженным оттенком мрачного запустения, картины, которые Мунпа лицезрел по дороге в Сиду: тот же умирающий край.
Высокие, местами наполовину обвалившиеся башни стояли вдоль дороги, поодаль от обочины; за ними, на предельном расстоянии, доступном зрительному восприятию, виднелись казавшиеся издали миниатюрными стены, которые, как сказали Мунпа, «огораживали Китай». Он недоумевал, заметив между ними широкие пробоины: что за люди или животные, обитавшие за пределами Китая, не иначе как в краю людоедов и демонов, могли вторгаться сюда через эти зияющие отверстия?
По обочинам дороги царило явное запустение. Там и сям виднелись опустевшие дома и заброшенные деревни. Дома зачастую были почти невредимыми, но из них вынесли все, что можно было унести: деревянные панели, двери и окна, кровельные балки, а их обитателей и след простыл. Людей прогнало отсюда не какое-то внезапное стихийное бедствие, а всего лишь медленное наступление песков, осушавших последнюю воду в редких колодцах и вознамерившихся взять здешнюю жизнь измором с вероломным терпением дьявольской силы, уверенной в своей победе. Желтый песок накапливался с внешней стороны строений, где прежде располагались фермы, проникал в помещения и стойла, ныне лишенные дверей, и образовывал там безобидные холмики, похожие на детские песочные куличи; то были коварные предвестники приближающегося смертоносного натиска.
Мунпа двигался вперед мимо этих кошмарных картин медленным тяжелым шагом. То, что его окружало, не вызываю у него интереса; он знал только, что направляется к Тысяче будд, навстречу неясному чуду, которого ждал, и, глядя на вечернее солнце, садившееся напротив него, всякий раз убеждался, что следует на запад, в направлении, предписанном оракулом.
Ближе к вечеру Мунпа наткнулся на постоялый двор. Заведение состояло из одного лишь огороженного загона для животных, кухни, где спал хозяин, и большой комнаты с кангом во всю ее длину, на котором могли улечься, прижавшись друг другу, дюжина человек, а то и больше. В тот вечер не было ни одного проходящего каравана. Мунпа оказался одни.