Поглощенный экспериментом дрокпа не заметил китайца, который, остановившись на берегу реки, пристально на него смотрел. Незнакомцу пришлось окликнуть Мупна, чтобы тот обратил на нет внимание.
— Что ты там делаешь, приятель? — спросил китаец ровным, совершенно спокойным голосом, в котором не слышалось ни малейшего любопытства.
Мунпа вздрогнул. Из преддверия Бардо он внезапно вернулся в мир живых людей, более или менее убедившись, что все еще к нему принадлежит. Затем молодой человек взглянул на того, кто с ним заговорил.
Это был мужчина среднего роста, одетый просто, но элегантно: на нем были красивая рубашка из серого шелка и черный жилет. Он был обут в невысокие черные сафьяновые сапоги и носил черную шелковую шапочку на старинный манер. Лицо китайца излучало доброжелательное спокойствие, то же самое выражение, которое Мунпа видел у изображений бесчисленных будд, выстроившихся в ряд вдоль фресок, украшающих подземные галереи.
Поистине, этот китаец, неподвижно стоящий у реки, казался новоявленным буддой, вновь сошедшим в наш мир. Либо — эта неуместная мысль промелькнула в голове Мунпа — он был похож на хэшана из театральных ламаистских представлений.
Китайский будда повторил свой вопрос:
— Что ты делаешь, приятель?
— О! Я… я… — начал, запинаясь, Мунпа.
Его собеседник не стал настаивать.
— Откуда ты прибыл? — осведомился он.
— Из Цинхая, — ответил Мунпа.
— Стало быть, ты тибетец? Что же ты делаешь в Дуньхуане? Ты живешь в здешних краях?
— Я лишь пришел сюда как паломник.
— Ты же не пришел прямо из Цинхая, чтобы поклониться Тысяче будд? Ты был где-то поблизости по торговому делу?
— Я не торговец, — возразил Мунпа. — Я — лама.
Подобно иностранцам, он употребил слово «лама» в широком смысле.
— О! Лама… вот как! — произнес китаец, проявляя некоторое подобие интереса. — Где же ты остановился? Рассчитываешь долго пробыть в Дуньхуане?
— Я не знаю, насколько здесь задержусь, — ответил Мунпа, у которого, в сущности, не было никаких планов. — Я поселился у сторожа храмов.
— Если угодно, ты мог бы пожить у меня в течение всего срока, который захочешь посвятить своим благочестивым занятиям. Я тоже поклоняюсь Фо.
Помолчав немного, китаец прибавил:
— Тебе будет у меня удобно, и ты не ничего не потратишь. Будешь моим гостем. Мой дом там, в тополиной роще, отсюда видна его крыша. Ты согласен? Меня зовут Ванг. Если начнешь плутать по дороге к моему дому, спроси ее у первого встречного; меня здесь все знают.
Мунпа колебался. Молодой человек не сомневался, что ему будет вольготнее у китайца, явно богатого человека, нежели в закутке амбара, где он ночевал у храмового сторожа. Он также был уверен, что у богача его будут хорошо кормить, а его съестные припасы были уже на исходе. Дрокпа еще раз посмотрел на человека, сделавшего столь великодушное предложение, и решил, что тот выглядит достаточно реально, чтобы ему можно было верить.
Он поблагодарил китайца и согласился, заявив, что принимает приглашение г-на Ванга и не заставит себя долго ждать.
Господин Ванг не хвастался, говоря, что его все знают. Господин Ванг был важной персоной на китайском северо-западе. Он родился в богатой семье, его предки были крупными землевладельцами или высокопоставленными чиновниками, в высшей степени почтенными людьми, согласно конфуцианской сословной иерархии.
Ванг Ю Шу с самого детства явно тяготел к изучению словесности и философии. Подобная склонность не могла не понравиться родителям-китайцам, и, поскольку их обеспеченному чаду не надо было готовиться к тому, чтобы зарабатывать себе на жизнь, они предоставили ему полную свободу выбора, дабы он мог следовать призванию ученого.
В течение ряда лет прилежный Ванг изучил всю классическую конфуцианскую литературу, проштудировал исторические и философские труды великих даосских мыслителей, после чего его привлекло буддистское учение в толковании отцов школы чань, школы медитации.