Тем не менее эта пустота, это небытие были действенными. Некоторые больные дрокпа выздоравливали, стоило им прикоснуться к ковчежцу или только мысленно обратиться к нему с просьбой, а во время засухи начинал идти дождь, после того как ковчежец поднимали к небу.
Из-за этой несуществующей бирюзы Лобзанг стал убийцей и слышал вопли гнавшихся за ним демонов-мстителей. Из-за нее он бежал в безлюдные просторы и был растерзан волками.
Из-за нее же он, Мунпа, ушел из родного края, отправившись на поиски Лобзанга и волшебной несуществующей бирюзы. Из-за нее Mунпа-дрокпа преобразился в китайского торговца, которому уже не суждено гонять стада яков на высокогорные пастбища.
Все участники этой истории суетились вокруг пустоты, движимые силой небытия!
Перед мысленным взором Мунпа вновь возник образ фрески из кельи монастыря Абсолютного Покоя. Марионетки, подумал он. Им не было нужды завлекать меня в свой круг, ведь я нахожусь среди них; все и вся находится среди них. «Мир — это фреска, написанная на холсте пустоты». Кто мне это сказал? Господин Ванг, дао-че из Сиду или настоятель монастыря Абсолютного Покоя?.. Уже не помню…
Mунпa устал, очень устал. И тут к нему пришла медсестра.
— Пора возвращаться, — сказала она. — Солнце зашло, вы можете снова заболеть.
Мунпа безропотно повиновался. Ему хотелось спать.
Наутро он чувствовал себя отдохнувшим и спокойным.
— Вы превосходно выглядите, — сказал ему врач, делавший обход. — Можете выписываться, когда пожелаете. Развлечения пойдут вам на пользу. Встречайтесь с друзьями, само собой с веселыми друзьями. Вероятно, вы пережили какое-то потрясение, из-за чего оказались в плохом состоянии, из которого мы вас вывели. А теперь, если какие-то события вас рассердили или расстроили, не думайте о них, смотрите в будущее. Вы еще молоды…
В самом деле, Мулла чувствовал, что он стал гораздо моложе.
На следующий день к нему пришел Чао; очевидно, китаец уже поговорил с врачом, так как он сразу предложил своему другу вернуться в караван-сарай. Мунпа тотчас же согласился.
— Тебе уже не нужно никакое лечение, только хорошее питание, — заявил приятель Мунпа. — Через несколько недель будешь таким же сильным, как раньше. Так меня уверял врач. И все же тебе было очень плохо. Поход в Гоби оказался неудачным, ты так и не разыскал вора.
— Я его нашел, — сказал Мунпа.
— Как?.. Ты же сказал мне, что нет!..
— Я нашел его потом.
— Здесь?.. Где он?
— Он умер.
— Умер? А как же ожерелье?
— Оно умерло, — повторил Мунпа.
— Как! Ожерелье умерло?
— Все умерло. Нет ничего, кроме марионеток, движимых могуществом ничто.
Чао подумал, что его друг снова заговаривается. Врач посоветовал ему не перечить Мунпа и развлекать его, поэтому он не стал требовать никаких объяснений.
— Завтра я за тобой заеду и мы поговорим уже дома, — сказал китаец.
— Отлично! — ответил Мулла.
На следующий день тибетец вернулся в караван-сарай, в свою маленькую комнатку с голыми степами, на которых не было никаких картин, смущающих покой. Дни снова пошли своим чередом, и никакие происшествия не нарушали их однообразия. Мунпа оставался молчаливым, по-видимому, втайне продолжая вести внутренний диалог; тем не менее эти разговоры с самим собой не поглощали всецело его внимания, так как он начинал все больше и больше и все более страстно интересоваться делами. Молодой человек проявлял смекалку и практичность, удивлявшие Чао. «Поистине, из этого дикаря из Цинхая может выйти ловкий и хитрый делец», — думал китаец, наблюдая за своим постояльцем…
Чао тоже стал неразговорчивым и подолгу сидел, углубившись в раздумья, но эти мысли, в отличие от тех, что одолевали Мунпа, были направлены совсем в другое русло.
Китайца известили о смерти его компаньона, заведовавшего принадлежащей ему лавкой в Урге. Покойный оставил после себя лишь малолетних детей и вдову родом из Ганьсу, которая собиралась туда вернуться, чтобы жить со своими родными. Лавка в Урге временно оказалась в руках старшего приказчика-монгола, довольно опытного в торговле человека, но Чао не решался оказать ему полное доверие, сделав своим компаньоном. Он думал о Мунпа с его несомненным деловым чутьем, который в качестве компаньона, участвующего в прибылях, должен был — Чао в этом не сомневался — зарекомендовать себя в высшей степени порядочным человеком. Кроме того, хотя Мунпа и был тибетцем, он раньше жил в Цинхае, китайской провинции, и, стало быть, в отличие от монгола, был отчасти китайцем. Это простодушное соображение было для Чао веским доводом, но, главное, он инстинктивно испытывал к Мунпа симпатию и даже полюбил его. В конце концов, китаец решился. «Я предложу Мунпа должность в Урге», — подумал он и стал ждать, когда его постоялец окончательно восстановит свои силы, подорванные болезнью.