Короче, 12 января 1991 года я написала Горбачёву открытое письмо. Я продиктовала его знакомым в «Огонек», безрезультатно, затем отнесла в «Комсомолку». На меня там смотрели осторожно, как на инфекционную больную, а когда я стала объяснять, вообще надерзили. Тогда я прочла свое письмо на собрании кинематографистов, пользуясь знакомством с председателем собрания знаменитым кинорежиссером Андреем Смирновым. После чего, когда я возвращалась на место, многие опустили глаза, а одна поэтесса вырвалась к трибуне и лирически невнятно, воздымая руки в перстнях, стала меня порицать. Муж-художник вышел и привычно увел ее на место.
Горбачёва интеллигенция все еще любила. Считалось, что он спал, когда танки пошли на литовцев, и подчиненные его не стали будить.
Итак, в Вильнюсе происходило начало гражданской войны. Письмо скреблось у меня на столе, не давало спать. На помощь пришел театральный режиссер, поставивший мою пьесу в Ленкоме, «Три девушки в голубом», Юра Махаев. У нас с ним в ГИТИСе была ученица из Литвы, Даля. Даля Тумулявичуте все время ночами звонила из Вильнюса Юре. Они все там стояли на площади рядом с танками. Юра взял мое письмо и продиктовал ей в Вильнюс. Письмо было сильно укорочено. В нем не было фраз типа: «И мы думали, что вы только притворялись безграмотным дураком». Письмо теперь было адресовано просто в Литву. Дорогие литовские братья. Простите нас. Фашисты из КПСС во главе с их президентом потому так держатся за вашу землю, что их скоро погонят отовсюду.
Письмо ушло. В конце января у нас приели сыр.
В феврале раздался междугородний звонок.
— Это с вами говорят из прокуратуры города Ярославля. Здравствуйте. Следователь Колодкин. Против вас по постановлению Ярославского городского совета депутатов трудящихся возбуждено уголовное дело по факту оскорбления президента Горбачёва.
— Да? А с какой стати?
— Вы написали обращение к литовскому народу?
— Я? К литовскому? Вы что! Какое? А при чем тут Ярославль?
— Это вам лучше знать. Наша газета «Северная пчела» опубликовала ваше обращение. Или вы его не писали?
— Да я должна посмотреть... Глазами... Может, вы мне прочтете?
— Хорошо.
И он прочел ту мою записку, которую я через Юру передала Дале.
— Господи! Откуда они это взяли?
— Говорят, из литовской газеты «Согласие». «Саюдис».
— Неужели в «Согласии» опубликовали?
— Ну что, вы писали это обращение или не писали? Ваше это обращение к народу?
Мы все, читавшие тексты «Как себя вести на допросе» Альбрехта (мой муж тоже в свое время побывал под пятой КГБ), знали, что нельзя сознаваться ни в чем!
И я хитро спросила:
— А зачем вы мне звоните?
— Вам придется приехать в Ярославль и дать показания по факту оскорбления президента.
— У меня ребенок болеет. Не приеду.
— Тогда я приеду.
— А я вас не пущу. Вы не имеете права. Без ордера на обыск. Вам вообще не стыдно? Не стыдно вам так вот звонить? После всех литовских событий?
Он стал общаться со мной по телефону регулярно. Он рассказал мне, что вышел из партии, что мое дело-то у него давальческое. То есть ему его дали. Что он меня уважает и старается читать, что я пишу. Затем в его словах промелькнуло что-то, что горсовет хочет расправиться не то чтобы со мной, а с «Северной пчелой». И если я откажусь от своего авторства...
— А ведь меня собирались ставить, «Московский хор», в вашем ярославском театре, кажется, имени Федора Волкова? Они мне все время звонили.
— А вы знаете, все. Ставить не будут. И знаете, где мне дали ваш телефон? В театре как раз. Завлит...
То есть единым махом местные расправились с моим спектаклем и нацелились на газету. Им только нужно было, чтобы я сказала, что ничего такого не писала.
Меня повели к известному московскому адвокату. Он защищал диссидентов. Ему было со мной скучно. Я не хотела отказываться от своего текста, плюс еще газету закроют, и в то же время не хотела сидеть в тюрьме (от двух до пяти лет). Мне не улыбалось быть национальной героиней.