Потом стали отпускать цены, сначала, кажется, на молоко и масло, через несколько месяцев на вино и сигареты. Но все эти перемены шли чередой волн, каждая из которых приносит на гребне что-то свое — оптимисты расшифровывали мозаику как код либеральной надежды, пессимисты во всем видели знак беды. Те, чья душа была твердой и газообразной, предпочитали ждать, оставаясь на месте, пока душа не превратилась в сухой и черствый камень социальной скорби; те, у кого натура была по-комсомольски текучей и подвижной, менялись на глазах, демонстрируя чудеса психологического метемпсихоза. Но потом все перемены, поначалу забавные (первая служба «Секс по телефону», первый секс-шоп в Москве), пропитанные приторным вкусом дешевого ликера «Амаретто», бананов и запахом кофе из вакуумной упаковки, свалялись в один ком. И ком покатился, подминая под себя всех — и тех, кто признал главным процесс добывания денег, и тех, кто не смог этого сделать. Невзирая на радужную перспективу всеобщего благоденствия в будущем, выжить надо было именно сегодня. На несколько месяцев еще хватило старых запасов: чахлого подкожного жирка, китайской ветчины в ломком золоте желе и разбухшего зеленого горошка. А затем проблема, где достать деньги на жратву, встала как перпендикуляр, опущенный из заоблачных и обетованных небес на грешную землю. Свобода действительно пришла нагой, точнее, голыми стали почти все, кто раньше не то чтобы не думал о деньгах, но знал, что в принципе прожить можно на любую зарплату. А теперь срочно надо было что-то предпринимать, меняться, стараясь не растерять слишком многое и остаться самим собой. Тот, кто не менялся вовсе, неизбежно становился аутсайдером и постепенно опускался на дно. Менялись все, и даже если ты хотел гордо защищать свою родную колею, все равно менялся ландшафт души: ведь вокруг тебя менялись другие — близкие, друзья.
Потом чрезвычайно модной стала фраза: «Мы проснулись в незнакомой стране». Но это не так. Не было той ночи, которая бы отделила жизнь прошлую от жизни, наступившей неожиданно, словно выпавший в мае снег. Не было ни белого дня, ни звездной ночи. Был какой-то туннель: конец зимы-весна; месяца два-три, пока заходили в него, свет еще был перемешан с тьмой, блики играли на лицах, но усилием зрения еще можно было различить оттенки... А потом постепенно, как фотография в проявителе, стала проступать другая жизнь, в которой зияли дыры и лакуны, будто вместо проявителя использовали кислоту, и она выжгла почти все, к чему ты привык, зато появилось другое, к чему ты еще не знал, как относиться. Деньги, презренный металл, за который кто-то где-то погибал и погибает, — казалось, какое это может иметь касательство к тебе: не то чтобы Диогену в бочке, но уж точно не закомплексованному материалисту, которому деньги потребны как единственное и пошлое отличие.
Первой стала исчезать дружба. Дружеские связи распадались, как траченная молью тюлевая занавеска, вынутая из бабушкиного сундука; пошла эпидемия на ссоры — без всякого видимого повода, из-за пустяка, навсегда и с непонятной легкостью расходились друзья детства и закадычные подруги. А если не расходились и продолжали по инерции встречаться, то с недоумением замечали, как это все бессмысленно — застолья, многочасовые беседы под сухонькое и водочку, даже разговоры по телефону.