Это был настоящий конец эпохи, когда все кончалось, и кончалось на глазах, и важно было объяснить себе и другим, почему ты оказался не среди тех, кому хорошо и кто искренне радовался переменам. Поэтому расходились не только друзья — надвое развалились МХАТ и Таганка, затрещал ленинградский ТЮЗ, раскололись писательские и киношные союзы. Ну а то, что происходило в братских республиках, превратившихся в суверенные государства, заставляло подозревать, что спущенная сверху свобода открыла клапан скопившейся и спрессованной, как войлок, агрессивности. «Дружба между народами» оказалась фантомом, а распавшийся Союз — ящиком Пандоры.
Кессонная болезнь, как результат слишком стремительного подъема с глубины на поверхность, привела к тому, что, кажется, не вполне понимая зачем, таджики яростно сражались с узбеками, армяне с азербайджанцами, грузины с абхазами, осетины с ингушами, а чеченцы, к которым с семиотическим приветом от Лотмана из мирного университетского Тарту приехал генерал Дудаев, готовы уже были сразиться со всем миром, чтобы окончательно решить проблему «переструктурализации Северного Кавказа». Четырнадцатая армия во главе с неожиданно зарычавшим на всю страну генералом Лебедем пыталась играть роль лукавого миротворца, но никакие угрозы и доводы не смогли остановить льющийся из души гейзер злобы и желчи. Человеку, который еще вчера был советским, очень хотелось убивать и причинять боль. И с этим ничего нельзя было поделать, кроме как ждать, пока бумеранг жестокости вернется к нему самому и тем, возможно, образумит. Что произошло? Одни полагали, что все дело в пропущенной мировой войне, вместо которой была «холодная война», арабо-израильский конфликт, война Америки во Вьетнаме, конфликт между католиками и протестантами в Ольстере, Пражская весна, студенческие волнения и волна терроризма, захлестнувшая в середине 1970-х Европу, наконец, наша афганская кампания. Очевидно, этого было мало, и скопившаяся в тюрьме народов агрессивность потребовала выхода и материализовалась тут же, как только это стало возможным. А другие считали, что человек (любой человек) — говно, мразь и продажная сука, и не свобода ему нужна, а оковы, как для буйного сумасшедшего; не парламент и рынок ему потребен, а кнут, Сталин и КГБ. Одни разочаровывались в человеке, другие в homo sapiens как таковом.
Летом, как и в прошлые годы, мы по инерции потянулись в родную Усть-Нарву, где наблюдали, как осуществлялась свобода по-прибалтийски. Нет, никакой душанбинской резни — все-таки не горячая Азия, а холодная Европа, умеющая канализировать агрессивность вполне гигиеническим способом. Эстония первой из бывших республик СССР ввела национальную валюту, визы и таможни, мы видели, как стремительно, словно женские уколы, наносился узор национальной независимости. Есть два вида хамства — южное, беспардонное, простодушное, и северное — сдержанное и расчетливое, но одно не лучше другого. Многие годы мы здесь кайфовали целой колонией, но, кроме нас, теперь никто не приехал; просторная, умирающая от малокровия Усть-Нарва — голый неубранный пляж, пустынные санатории и магазины, тень от прошлой жизни.
Мы потерпели до середины июля, после чего переехали в Комарово, поселились в летних домиках ВТО: озеро Щучка, велосипедные прогулки, относительно дешевое сухое вино, сигареты без талонов, Олимпиада, на которой в последний раз советские республики выступали под белым олимпийским флагом, олицетворявшим несуществующее единство несуществующей страны, а актеры БДТ собирались в кружок на вэтэошной веранде, чтобы посмотреть, как наш ушастый ризен за считанные секунды с неутоленным советским голодом опустошал миски, приносимые из пока еще изобильной театральной столовой. И как раз в июле начались слушания Конституционного суда по указу Ельцина о запрещении деятельности КПСС. То, что суд над КПСС в результате не получился, — еще одно разочарование, еще одна — возможно, главная — потеря этого года. Дело не в злой воле судей или принципиально непоследовательных аргументах обвинения с формулировками Шахрая. Не в том, что вместо одних коммунистов пришли другие, более прагматичные и гибкие. Нюрнберг, который пригвоздил бы коммунистическую идеологию к позорному столбу, не нужен был ни новой-старой номенклатуре, ни либеральной, но замаранной интеллигенции, ни «новым русским» с пятном от комсомольского значка на лацкане двубортного костюма. У страны, у постсоветского человека не было сил, чтобы принять рвотное и очиститься. Лучше жить так, с грехом пополам, перебарывая тошноту и таская за собой прошлое, как полку с классиками марксизма-ленинизма. Но разве и это ответ, а не вопрос? Изменилось все, не изменилось ничего. Вот только жизнь распахнулась, расширилась до краев, ласково убеждая, что с любым теперь может произойти что угодно — от самого плохого до самого непредставимого. Хочешь играть — играй. Правила определились. Отмотавший свой срок 1992-й, щедрый на посулы и надежды и богатый потерями, разочарованиями и опытом, был великим и жалким одновременно.