Почему-то я хорошо помню, как мы идем через эти грядки вместе с человеком по имени Дима Каменщик, который рассуждает о поэзии Роберта Фроста, — как-то он умудрился к тому времени прочитать его в подлиннике. Проходит какое-то время, и он становится владельцем аэропорта Домодедово. И уже ни философского факультета, ни колхоза, ни Роберта Фроста — его сажают в СИЗО, предположительно, чтобы отобрать у него аэропорт, а потом почему-то из СИЗО выпускают, так у него аэропорт и не отобрав. И я слежу за его жизнью уже с недосягаемого расстояния. А тогда мы все были рядом. Потом окажется, что кого-то из этих людей среди ночи застрелят менты при загадочных обстоятельствах прямо на территории университета; кто-то уедет в Америку; кто-то станет журналистом и большим медийным начальником; кто-то — большим бизнесменом, и ты будешь встречать на выставке импрессионистов в Пушкинском на табличках известные тебе по «картошке» фамилии: «Из коллекции такого-то». Кто-то станет священником, кто-то даже будет преподавать философию — таких меньшинство, но такие тоже будут. Кто-то сядет в тюрьму, кто-то умрет от наркотиков. В общем, даже на такой маленькой выборке ты можешь посмотреть, как по-разному людей 1990-е подняли или сломали. Или уничтожили. Или дали свободу.
К этому времени разные люди были готовы очень по-разному. Я бы сказал, что в той исходной точке человеку, начинающему жизнь, больше всего помогали две вещи: либо какая-то веселая беспечность, которая позволяла достаточно лихо проскакивать через эти американские горки, либо стальная жестокая воля. Ни то ни другое не гарантировало ничего в дальнейшем, потому что по окончании 1990-х и с теми, и с другими опять же все было по-разному. Но вот прожить то время людям с таким строением души было проще всего. Тяжелее всего было тем, кто психологически принадлежал к позднесоветской интеллигенции — научной, гуманитарной и так далее. Генетически я тоже оттуда: сын преподавателей с многолетним стажем, дома стояли собрания сочинений, мы ходили в киноклуб смотреть Тарковского и все такое. Но в тот момент, когда я оказался в той университетской компании, выяснилось, что я без этого более-менее могу прожить. Входить в тот мир, не растеряв идеалистического, тонкого, сложного взгляда на вещи, было сложнее. Всем, чтобы выжить, пришлось пережить какое-то огрубление, что ли... отрезать от себя какие-то части того, что дано было воспитанием и происхождением. Чтобы было проще. Чтобы просто можно было разбавлять спирт Royal водой из-под крана в жестяном чайнике, не задумываясь о последствиях, впитывать огромное количество информации и весело проводить время.
«ЛОЖНОЕ ДВИЖЕНИЕ»
Я тогда очень много ходил в Музей кино Клеймана, пропадал там, смотрел по два фильма за вечер: Годара, Трюффо, Вендерса, еще каких-то немцев — все, что показывали, запоем. Музей кино был буквально через сквер от Белого дома, и вот уже принят Указ No 1 400, и вот уже возле Белого дома собираются митингующие, уже его оцепляют спиралью Бруно и стоит ОМОН. И я еду на эскалаторе на станции «Краснопресненская» в Музей кино, а по эскалатору, идущему вниз, милиция дубинками сбрасывает людей, которые митинговали рядом с метро. Толкают их так, что они вниз летят. Сейчас часто принято говорить, что Москва — это такое странное место, где с одной стороны — аресты, а с другой стороны — кинофестивали, и все это как-то странно совмещается. Так вот, началось это не сегодня, и 1993 год — это апофеоз подобного сочетания: у тебя два фильма Годара за вечер, а рядом людей сбрасывают вниз с эскалатора.
Однажды на таком сеансе я встретил свою однокурсницу — такую настоящую правильную советскую девушку, по-моему, она была в родстве с бывшим секретарем ЦК по идеологии. Уже все вверх дном, а у нее жизнь по-прежнему размеренно распланирована на годы вперед. Она мне говорит: «Юрий, прекрасно, что я вас встретила, вот расписание на следующий месяц. Не могли бы вы мне подсказать, какие фильмы я должна посмотреть?» Я говорю: «С радостью, вот этот, этот и этот». И она, согласно моим рекомендациям, едет вечером третьего октября в Музей кино, выходит из метро и видит, что рядом бегают люди с автоматами, пули летят, грузовики куда-то едут, ну просто черт знает что. И к ней подскакивает милиционер, кидает ее на асфальт и кричит: «Дура, ты куда прешь, тут стрельба, тебя сейчас тут убьют просто». Она отвечает: «Простите, у меня сейчас начинается сеанс, фильм Вима Вендерса „Ложное движение“». Он ей: «Ты что, идиотка, какое „Ложное движение“? Быстро назад в метро, пока еще можно туда зайти». Она говорит: «Нет-нет, вы не понимаете, у меня билет, у меня киносеанс, через пятнадцать минут начинается». И она как-то вырвалась от этого мента и под пулями дошла до Музея кино, обнаружила, что он не работает, и в этот момент уже решила: «Ну ладно, не работает так не работает», — и спокойно поехала домой. То есть ее уверенность в завтрашнем и сегодняшнем дне была настолько велика, что если у нее есть билет и есть киносеанс, то она под пулями должна все равно до него дойти.