Пользуясь наличием Интернета, Федя быстро набрал в приложении карт «Луговец», прикинул расстояние от перекрёстка до села – и пожалел, что не остался. К пятнадцати километрам забега Луговец-Дубовеж добавлялись ещё примерно четыре километра отчаянного броска от перекрёстка.
«Интересно, как они эти тележки по грунтовке попрут? – посмотрел он на беседующих старушек на передней площадке. – И детям, опять же, такой поход…»
Фёдор ещё раз посмотрел по сторонам. Автобус, плавно обогнувший по большому кругу вокзальную площадь, и поклонившийся на ней каждому светофору, на прощание прокатил мимо лавочек, лип и магазина. В дверях Феде померещилась знакомая фигура в костюме-тройке, только почему-то не бегущая, отчаянно размахивая руками, за единственным сегодня транспортом на Дубовеж. Писатель оглянулся, силясь рассмотреть, действительно ли в дверях магазина стоял тот самый старик, но автобус уже свернул, и вокзальная площадь пропала из виду.
* * *
То ли старец что-то напутал, то ли просто нёс чушь, пытаясь выглядеть всезнающим и загадочным – но на заветном перекрёстке из автобуса вылез только Фёдор. Все попутчики, севшие в городе, постепенно сошли на промежуточных остановках, вместо старушек и семьи с тремя дочками давным-давно подсели новые пассажиры, и даже из них часть уже успела выйти. В итоге на недовольный голос водителя: «Поворот на Луговец! Выходят?» утвердительно откликнулся один лишь Федя.
Проводив страдальческим взглядом скрывшийся в клубах пыли ПАЗик, парень надел рюкзак, закинул на плечо сумку и бодро зашагал по петляющей грунтовке в сторону леса. Чаща заповедника начиналась всего в нескольких сотнях метров от дороги, отделённая от асфальта порослью молодых сосенок. Воздух пах разогретой сосновой смолой, щебетали какие-то птахи, а когда Фёдор, наконец, достиг леса, от солнца парня скрыла приятная разреженная полутень.
Услышав дребезжащее «з-з-з», Федя сообразил, что не захватил с собой спрей от комаров. Однако почти тут же припомнилось почёрпнутое где-то в Интернете знание, что комары в сосновых лесах днём почти не активны, да и вечером тоже. Если только нет густого подлеска и завалов упавших деревьев, где в сырости могли бы размножаться эти кровопийцы. Упавшие деревья имелись, но не так, чтобы много. Подлесок тоже не выглядел густым. Фёдор, время от времени шлёпая себя по шее, лбу или рукам, продолжал храбро углубляться в лес.
Спустя некоторое время дорога вышла к развилке с деревянным столбиком, когда-то выкрашенным в красно-белые полосы. Краска изрядно облупилась, но на верхушке столбика в выемке всё ещё можно было прочесть номер из трёх цифр.
«Лесников метка, вроде бы…» – неуверенно предположил Фёдор.
Над столбиком к обломку мёртвой сосны был приколочен щит из потрескавшейся и пошедшей пузырями фанеры. Надписи на нём были явно тех же времён, что и раскраска столбика, так что у Феди ушло некоторое время на то, чтобы разобрать криво намалёванные и местами стёршиеся буквы.
– Луговец – налево, кордон – прямо, болото – направо, – прочёл он наконец.
«Очень содержательно. Кому, интересно, может понадобиться болото? Хотя там, наверное, ягоду собирают. Клюкву же вроде? Или морошку. А, нет, морошка – это на севере. Чернику? – Фёдор свернул налево. – А кордон – лесничество, конечно».
Что-то зашуршало в подлеске справа от дороги и парень замер на месте.
«Заповедник… – помертвев, подумал Федя. – Тут же и волки наверняка водятся… И медведи… Может, и рыси?»
Шорох приблизился, но прежде, чем пешеход успел что-то предпринять, из раздвинувшейся травы на дорогу вышел лохматый чёрный кот. Уши у него действительно были рысьи – большие, вытянутые, с кисточками. Да и сам кот габаритами запросто мог потягаться с какой-нибудь некрупной собакой, вроде терьера. Зверь сел, с ленивым равнодушием взглянул на человека, и Фёдору показалось, что на лохматой морде явственно проступила досада. Ходят, мол, всякие тут.
– Кис-кис… – к кошкам парень благоволил с детства. В сущности, Федя неплохо ладил с самым разным зверьём, но с годами эта сторона его натуры будто усыхала, усыхала, и сделалась совсем крохотной, бледненькой тенью себя прежней. Мальчик, который когда-то плакал над найденным дохлым шмелём, растворился в усталом, ворчливом и циничном взрослом.
Кот презрительно посмотрел на протянутую руку, демонстративно отвернулся и принялся разглядывать толстую сосну на обочине. Потом поднялся и, раздражённо дёрнув хвостом, направился вдоль дороги в сторону села.