Позже в Москве мне приходилось слышать довольно жесткие упреки в адрес Юры Добрынина, но в ответ я мог сказать только то, что, когда человек зависает на веревке с зажатым схватывающим узлом, в жесточайшую непогоду и с тяжелым рюкзаком, сбросить который не дает веревка, у него есть не более нескольких минут, чтобы выпутаться из этой критической ситуации. Набор алгоритмов возможных действий при этом крайне ограничен, и я не могу упрекнуть Юру в том, что он попытался решить эту проблему путем перерезания самостраховки. По-видимому, в тот момент у него не было другого выхода. Остальное — трагическая случайность.
Нам оставалось сделать только одно — завернуть тела в палатки, плотно стянуть веревками и нести их вниз к лагерю. Нет в горах более тяжелой работы, чем транспортировка тел погибших, особенно, если речь идет о таких близких людях, какими были для нас Володя и Юра. Когда приходится этим заниматься, то очень скоро все эмоции отмирают и ощущаешь только полное психологическое отупение. Здесь немного облегчает жизнь только необходимость выполнять крайне тяжелую физическую работу.
Наша траурная процессия двигалась вниз в полном молчании, прерывавшемся иногда короткими разговорами об очередной смене носильщиков, да о том, как лучше проложить путь по леднику среди лабиринта трещин, чтобы удобнее было идти с нашим грузом. К вечеру мы были около Миссес-коша, где тела погибших были временно погребены в трещине ледника.
Недалеко от лагеря мы увидели Галю Кузнецову, выбежавшую нам навстречу. Я никогда не мог себе представить, что означает выражение: «На человеке лица не было». Тогда я это увидел воочию — на Галкином лице не было никакого выражения, и все его черты были как будто смазаны кроме глаз, в которых стояло безмерное горе. Она сказала еле слышимым голосом: «Пустите меня к нему, я хочу с ним попрощаться». Тягостное молчание было ответом, пока, наконец, Тамм не смог произнести: «Галя, это невозможно, Володька искалечен до полной неузнаваемости».
Чем можно помочь человеку, на которого свалилась такая страшная беда? На самом деле — ничем. Мы только старались следующие два дня не оставлять Галю одну. То Валя Цетлин или Мика Бонгард, то мы с Олегом Брагиным долгие часы бродили с Галей по окрестностям лагеря, поднимаясь на кругозорные точки и заходя наверх на луговые поляны живописного ущелья Мижирги. Конечно, более всего разговор шел о Саше и Максиме, детях Гали и Володи, шести и двух лет отроду, и Галка как-то немного оттаивала, хотя видно было, насколько ее пугала мысль, что детям придется сказать, что отца больше нет. Много говорили и про горы, про те восхождения, где Галя ходила в группе Кота Туманова, и про наши экспедиции в Гармо и на Абдукагор, про то, как в одной группе с Володькой мы 4 ходили на восхождения на Кавказе и Памире. Для Гали и Володи, как и для всех нас, горы уже давно стали непременной частью образа жизни. Но это никак не могло смягчить чувство ее вины перед детьми и мамой Володи, Ниной Сергеевной Спиридоновой. Конечно, Володька был зрелым и самостоятельным человеком, но Галю мучило сознание того, что она не смогла найти слов, чтобы убедить мужа отказаться от гор во имя детей. Но кто же мог знать, что в этот раз несчастье настигнет именно их семью!
Я помню, что в те дни меня более всего поразила в Гале ее необычайная внутренняя сила: все ее отчаяние оставалось внутри, не выплескиваясь наружу, а внешне она просто окаменела. Она, конечно, не могла не осознавать, что гибель Володи означала конец той счастливой и, как мне казалось, безмятежной жизни, которой они жили, и ей трудно было даже представить, как она будет дальше жить одна. Но были дети, была любимая работа и друзья и, главное, в ней жила та жизненная стойкость «мыслящего тростника», которая более всего помогает не сломаться и сохранять надежду, несмотря ни на что.
Конечно, пришлось спросить Галю о том, где, по ее мнению, надо будет похоронить ребят. Понятно, что этот вопрос нельзя было решать без родителей, но нам всем казалось очевидным, что могилы ребят должны быть в горах — слишком тесными узами была связана их жизнь с горами, и мы были уверены, что если бы их можно было бы спросить, то ответ был бы однозначным: «Да, здесь». Так, собственно говоря, ответил бы на этот вопрос любой из нас, включая и Галю.