На третий день приехала мама Володи, Нина Сергеевна, и отец Юры, Павел Дмитриевич. Трудно передать горе родителей, потерявших своих детей в мирное время, просто из-за какой-то не очень понятной нелепости. Мы рассказали обо всех обстоятельствах их гибели и постарались ответить, как могли, на все вопросы. Главный, конечно, был примерно такой: «А так ли надо было именно им идти на эту гору, особенно, когда здесь такая переменчивая погода, и были ли какие-нибудь внешние причины, вроде необходимости выполнения спортивных планов или соревнования с кем-нибудь, которые могли побудить их выйти на маршрут в неблагоприятных обстоятельствах?» Отвечая на это, мы могли сказать с чистой совестью, что все решения принимали Володя и его группа, восхождение на Шхару было их свободным выбором и любой из нас мог бы оказаться на их месте.
С самого начала родители были определенно настроены отправить тела погибших в Москву. Мы не могли с этим спорить и были готовы так и сделать. Но вскоре, пообщавшись с нами и как-то прочувствовав всю атмосферу братства, которая особенно проявлялась в дни общего несчастья, и мама Володи, и отец Юры согласились похоронить их на Миссес-коше. Выбор именно этого места в Безенги определялся еще и тем, что кладбище альпинистов было расположено рядом с тропой, по которой проходили все группы, идущие наверх, и здесь могилы альпинистов никогда не станут безымянными и заброшенными. Похороны, печальный салют из ракетниц, поминки в тот же вечер — все это не оставило никакого следа в моей памяти. К тому времени все эмоции выгорели полностью.
Наступило утро следующего дня, мы проводили до машины родителей погибших и Галю, попрощались с ними, и теперь нам оставалось только понять, что мы будем делать дальше. Было совершенно очевидно, что сбор свою работу закончил и ни о каких спортивных восхождениях и речи быть не могло. Мы бродили весь день по внезапно опустевшему лагерю, соображая нехотя, как мы будем все паковать и добираться до машины, а вечером снова собрались у костра. В этот раз не было ни песен, ни разговоров или шуточек, а просто скорбное молчание.
Не припомню, кто завел этот разговор первым, но, кажется, это был Боб: «Ребята, я не знаю, как вы, но я считаю, что мы не можем уехать отсюда просто так. Мы обязаны пройти маршрут Спиридонова на Шхару». И тут выяснилось, что у всех нас сложилось такое же ощущение невозможности вот так просто отправиться в Москву, «не поставив точки». И конечно, такой «точкой» могло быть только восхождение на Шхару. Недолгое обсуждение и решено: в ближайшую пару дней мы выходим на северное ребро.
Я вполне отдаю себе отчет, что для стороннего наблюдателя это может выглядеть как пример уж совершенно болезненного романтизма, когда после реально пережитой трагедии в воспаленном мозгу вдруг возникают подобного рода бредовые идеи. Однако прошу мне поверить: безумцев или фанатиков среди нас не было, все были достаточно рассудительными и по жизни вполне трезвомыслящими людьми. Просто мы не могли уехать, не «расплатившись по долгам», — так уж сложилась вся история нашей общей жизни в горах, частью которой была и судьба погибших друзей.
Должны были выйти на Шхару вшестером, но в последний момент выяснилось, что у Жени Тамма жесточайший стоматит, температура под сорок, и наш врач Олесь Миклевич категорически запретил ему выходить из лагеря. Руководитель группы — Боб Горячих. С ним идут Олесь Миклевич, Мика Бонгард, Олег Брагин и я. Перед выходом короткая проверка снаряжения и продуктов, уточнение контрольного срока, никаких излишних напоминаний об осторожности, а только короткое напутствие Жени: «Ну, в добрый час и, если что не так, прошу вас немедленно уходить с маршрута».
О длинном подходе по леднику можно было бы и не говорить, если бы не мелкое, но запомнившееся мне происшествие. На совершенно ровном месте я вдруг подвернул голеностоп. От боли было просто невозможно наступить на больную ногу, и было ясно, что я больше не ходок, по крайней мере, пару дней, как со мной ранее и случалось при подобной травме. Но Боб думал иначе. Для начала он меня обматерил (а в этом деле ему не было равных!) и высказался примерно так: «Это же очевидно, что ты просто симулянт и хочешь увильнуть от восхождения. Но мы и не таких видали, и ничего у тебя не выйдет. Я тебя сейчас быстро излечу!»
Тут же ребята вырубили во льду лоханку, заполнили ее мелким крошевом снега и льда, заставили меня разуться, запихнуть туда свою злосчастную ногу и держать там до полной потери чувствительности, не обращая никакого внимания на мои протесты. Потом Олесь разрисовал мой голеностоп йодом, наложил эластичный бинт, и мне велели обуваться. Я натянул ботинок, несколько неуверенно нагрузил ногу и, к своему удивлению, почувствовал, что могу на нее ступать почти безболезненное Второй этап терапии по Б. Горячих состоял в том, чтобы дать возможно большую нагрузку для «симулянта». Следующие три или четыре часа до верхних ночевок на леднике мы шли без единой остановки на отдых, и разгружать мой рюкзак Боря всем категорически запретил. Это может показаться странным, но к концу пути на последнем крутом подъеме к ночевкам я совершенно забыл о своей травме, да и в последующие дни она ни разу о себе не напомнила.