Конечно, мы часто навещали семейство Добрыниных, где нас с удивительной теплотой встречали Павел Дмитриевич и Мирра Осиповна, Юрины родители, и Оля, сестра Юры. Там же мы познакомились с Наташей — вдовой Юры и с его двухлетней дочерью Олей. Понятно, что мы — да и никто и ничто — не могли их хоть как-то утешить. Но для родных была важна сама возможность пообщаться с друзьями Юры, с теми, кто мог рассказать о его последних днях и разделить с ними их скорбь и память о сыне и муже. Проходило время, и, к сожалению, нам все реже удавалось навещать Добрыниных, но на протяжении многих лет каждый год 5 января, в день Юриного рождения, мы приходили, чтобы еще и еще раз побыть вместе и вспомнить об ушедшем друге.
С Галей Кузнецовой мы виделись почти каждую неделю. Обычно мы приходили к ней в квартиру Спиридоновых в МГУ, и там всегда радовались нам Нина Сергеевна и все ее семейство: Володина сестра Ланка и его братья, Эрка и Фелька.
Володины дети — Максимка и Сашка особенно любили, когда к ним приводили в гости детей почти такого же возраста, а тогда такие дети были у Тамма, Брагина и Горячих, Нас с Микой иногда тоже брали с собой в качестве послушных «верховых лошадок» для всех малолеток. В такие дни пятикомнатная профессорская квартира становилась тесной, и какое-то подобие порядка в этом хаосе устанавливалось лишь тогда, когда Нина Сергеевна кормила всех своим фирменным блюдом — варениками (или то были чебуреки?).
А однажды Олег Брагин и я решили, что как химики мы должны устроить для детей волшебный вечер алхимии. Мику Бонгарда пригласили на роль старика Хоттабыча, а мы поднабрали рецептов из всех доступных источников и в назначенный день на квартире Жени Тамма устроили представление. Было всякое волшебство типа появления яркой окраски при смешении бесцветных жидкостей, внезапного возгорания бесцветного порошка от простого касания «волшебной» палочкой, почти настоящего извержения вулкана (ну только что без лавы) и, наконец, коронный номер — выплавка железа в результате мощного горения какой-то странной смеси. Дети смотрели совершенно завороженные и, когда все закончилось, боялись даже подойти к столь страшному волшебнику, пока он не снял свой реквизит и не превратился в хорошо знакомого дядю Мику.
Той осенью у нас установилась прочная традиция обязательно уезжать на выходные из города. Сначала это были просто походы, а потом, ближе к зиме, мы сняли полдома в Муханках, недалеко от станции Турист, и там собирались каждую неделю, чтобы побродить по окрестным лесам, а зимой кататься на горных лыжах с окрестных холмов. О подъемниках тогда мы даже не слыхали, и большую часть времени приходилось просто топать в гору по снегу, но от этого, пожалуй, только больше удовольствия приносили короткие и яркие мгновения спусков. Боб Горячих не очень любил горные лыжи, и скоро ему удалось переманить нас на беговые лыжи, что, конечно, оказалось гораздо привлекательнее, хотя бы потому, что мы смогли далеко уходить в леса от людных и шумных склонов. Галя не каждый раз могла поехать, но когда это случалось, было очень заметно, насколько необходимо было ей быть с нами. Там, в Туристе, на Новый год как-то случайно получилось, что третий тост был предложен как поминание о погибших Володе и Юре, и с тех пор повелось, что третий тост всегда пьется в память о всех ушедших.
В то время стало заметно, как начала меняться жизнь в стране с наступлением хрущевской «оттепели». Открылся совершенно новый театр «Современник», и, конечно, мы просмотрели тогда все его классические спектакли. Это означало, что каждый раз приходилось выстаивать долгие очереди, чтобы купить билеты, причем нам всегда требовалось не менее дюжины билетов. Целые куски текста таких спектаклей, как «Голый король» Шварца или «Вечно живые» Розова, запоминались сразу и надолго вошли в наш речевой обиход.
Неожиданно для нас открылся мир художников-импрессионистов прежде почти никому из нас не известных, и мы все ходили по этим выставкам так же, как по выставкам Леже и Пикассо, Рериха и Рокуэлла Кента. Потом откуда-то добывались альбомы с репродукциями, и были бесконечные обсуждения и споры обо всем увиденном. Для меня тогда приоткрылся мир классической музыки, уже хорошо знакомый Игорю Щеголеву и Вале Цетлину. Вместе с ними и Галей Кузнецовой, Оксаной Васильевой и Ирой Рудневой мы выстаивали многочасовые очереди за билетами на концерты в консерваторию. Тогда я впервые услышал в хорошем исполнении музыку Баха, Рахманинова и Моцарта. Бах, которого раньше у нас исполняли крайне редко, произвел на всех особенно сильное впечатление мощью, трагизмом и совершенно неземной проникновенностью.