Он был в таком гневе, что я боялся быть ударенным. Я не мог поверить, что оказался причиной такой ярости.
– Да… вот благодарность. Следите за собой, не то познакомитесь с полицией. Ничтожная вы личность.
Наконец он вышел, хлопнув дверью так сильно, что она не закрылась.
Я слышал его шаги на лестнице и, когда шум изменился на площадке, меня охватил страх, что он вернется.
Сев на кровать, я смотрел на свою обновку, которая больше не имела смысла, на беспорядок комнаты в холодном воздухе утра.
Жутко разболелась голова. Я думал о своей грустной жизни, без друзей, без денег. Я хотел только любить, только быть, как все. Это же не так много.
Потом, внезапно, разразился рыданиями.
Вскоре я заметил, что заставляю себя плакать.
Я поднялся. Слезы стекали по щекам.
У меня было неприятное чувство, которое испытываешь, когда вымыл лицо, но не вытер.
БЛАНШ
I
Когда у меня появляется немного денег, я прогуливаюсь вечерами по улице Радости.
Улица в эту пору пахнет кухней и парфюмерией.
Пирожные здесь намного дешевле, чем в других местах. На печах жарятся по три блина сразу. Из-за толпы то и дело приходится сходить с тротуара. В середине улицы находится комиссариат с полицейскими без фуражек и велосипедами у входа. У фотографов лица повторяются двенадцать раз на пленке, как бы вырезанной из киноленты. Торговец писчебумажными товарами продает песни с нотами и почтовые открытки с достопримечательностями Парижа, летом.
Однажды вечером меня восхитила афиша кинематографа, которая блестела от клейстера. Какой-то хулиган пририсовал сигарету ко рту героини. Я сожалел о человеческой глупости, когда глаза мои встретились с женщиной, которая меня изучала, без моего ведома.
Догадавшись, что за мной наблюдают, я в мозгу немедленно перепроверил все мое поведение в последние минуты, чтобы удостовериться в том, что не сделал ни одного неуместного жеста.
Я был доволен. Нам нравится, когда нас застают врасплох, особенно когда мы рассеяны. Однажды я узнал себя на фотографии в газете, среди толпы. Это доставило мне больше удовольствия, чем самое красивое увеличение.
Женщина эта не была элегантной, из-за ее ног; но достаточно того, что женщина на меня смотрит, чтобы я нашел в ней шарм.
Поскольку я застенчив, я должен был приложить усилие, чтобы не опустить глаза. Мужчина не должен опускать глаза первым.
Господин с седой бородкой и шляпой, надвинутой на глаза, тоже смотрел на эту женщину. Он остановился. Тяжесть его тела перемещалась то на одну ногу, то на другую, как у птицы из отряда голенастых.
Боясь, что я его опережу, он приблизился к незнакомке, снял свою шляпу, как нечто что боялся опрокинуть, и прошептал слова, которых я не понял.
Я видел его со спины. Должно быть, он смеялся или говорил, потому что кончики его усов поднимались и опускались.
Ах! будь я на месте этой женщины, какую пощечину бы я ему влепил!
По щеке она его не ударила, но отвернулась. Озадаченный, господин водрузил шляпу на голову и не отпускал до тех пор, пока она не нашла свое прежнее положение, потом, отойдя в сторону, сделал вид, что завязывает шнурок.
В свой черед я приблизился к незнакомке. Мужчина настолько тщеславен, что и при виде десяти отшитых претендентов все же делает попытку.
– Прошу прощения, мадемуазель.
Я упорно старался не смигнуть.
– Этот господин был, несомненно, груб. Я говорю с вами для того, чтобы больше он вам не докучал.
– Благодарю вас.
Она подняла голову. Глаза и уши были полускрыты шляпкой. Правильный нос, бледные губы, которые, когда она приоткрывала рот, в уголках оставались склеенными, а на подбородке мушка, которая была очень круглой.
– Эти пожилые господа весьма невежливы.
– О! да, мадемуазель… и что он вам сказал?
Я спрашивал девушку не столько из любопытства, сколько для того, чтобы продлить радость быть предпочтенным.
– Он сказал мне непристойность.
Хотелось бы узнать, какую именно, но я не осмеливался спрашивать.
– Непристойность?
– Да, он сказал мне непристойность.
В этом я не сомневался. Я часто замечаю этих бодрых старичков, благоухающих лавандой, которые бегают по улицам. Они тратят по двадцать франков в день на женщин. Они свободны до десяти вечера. Делают, что хотят, поскольку интимная жизнь никого не касается.
– Уйдем отсюда, если вам, господин, угодно.