Мне не простили, что я свободен и ничуть не страшусь нищеты.
Хозяин выгнал меня по закону, на бумаге с маркой.
Мои соседи сказали ему, что я грязный, гордый и, возможно даже, что ко мне приходят женщины.
Бог знает, какой я щедрый. Бог знает, сколько добрых дел я сделал.
Подобно тому как я вспоминаю одного господина, который, когда я был маленьким, дал мне несколько су, меня вспомнить будут многие дети, когда вырастут, поскольку я делал им подарки.
Это огромная радость – знать, что я всегда буду существовать в их душах.
Стало быть, надо покидать свою комнату. Жизнь моя, значит, настолько ненормальна, что всех шокирует? Я не мог в это поверить.
Через пятнадцать дней я буду в другом месте, у меня больше не будет ключа от этой комнаты, где я прожил три года, где упали мои солдатские пожитки, где, демобилизованный, я верил, что буду счастлив.
Да, через две недели съеду. Тогда соседи, возможно, испытают угрызения совести, потому что перемены задевают всегда, даже самых бесчувственных. У них возникнет, возможно, пусть даже на секунду, чувство, что они были злыми. Этого мне достаточно.
Они придут в мою пустую комнату и, поскольку мебели не будет, заглянут во встроенные шкафчики. Но не увидят ничего.
Все кончено. Солнце больше не скажет мне час на стене. Больной, который живет на моей площадке, умрет, через пятнадцать дней после моего убытия, потому что нужно, чтобы было что-то новое. Что-нибудь покрасят. Рабочие починят крышу.
Любопытно, как все меняется без вас.
II
Я не мог найти комнаты: тогда я продал свою мебель.
Десять вечера. Я один, в моем номере отеля.
Ах! какое счастье избавиться от моих соседей, уйти, покинуть Монруж.
Я смотрю вокруг себя, потому что, в конечном итоге, в этой комнате я буду жить. Я открываю встроенный шкаф. В нем нет ничего, не считая газетной бумаги на полках.
Я открываю окно. Неподвижный воздух двора ко мне не входит. Напротив бродит за занавесью тень. Доносятся железные колеса трамвая.
Я выхожу в середину своей комнаты. Теперь хорошо горящая свеча течет, и неподвижное пламя не дымит.
Сложенное полотенце на кувшине с водой. Стакан надет на графин. Кусок линолеума перед туалетным столиком обесцвечен мокрыми ступнями. Пружины кровати посверкивают. Звучные, незнакомые голоса поднимаются по лестнице.
Известка стен белая, как часть простыни, завернутая на одеяла. В комнате по соседству расхаживает кто-то.
Я сажусь на стул – садовый, раскладной – и думаю о будущем.
Хочу верить, что когда-нибудь я буду счастлив, что когда-нибудь меня кто-нибудь полюбит.
Но уже так давно я полагаюсь на такое будущее!
Потом укладываюсь – на правый бок, из-за сердца.
Жесткие простыни так холодны, что вытягиваюсь я постепенно. Кожа на ступнях шероховата.
Естественно, я запер дверь. Тем не менее, мне кажется, что дверь открыта, что всякий может войти. К счастью, я оставил ключ в скважине: так что никто не сможет войти со вторым ключом.
Я пытаюсь заснуть, но думаю о своей одежде, сложенной в чемодане, что она там мнется.
Постель согревается. Я не двигаю ногами, чтобы не царапать простыней, потому что от этого меня бросает в дрожь.
Удостоверяюсь, что ухо, на котором я лежу, остается плоским, что оно не смялось.
Оттопыренные уши так уродливы.
Из-за этого переезда я стал нервным. Мне хочется двигаться, как когда я воображаю себе, что связан. Но я сопротивляюсь: нужно спать.
Широко открытые глаза не видят ничего, даже окна.
Я думаю о смерти и о небе, потому что каждый раз, когда я думаю о смерти, я думаю также и о звездах.
Я чувствую себя таким маленьким рядом с вечностью и вскоре оставляю эти размышления. Мое жаркое тело, которое живет, меня успокаивает. Я с любовью трогаю свою кожу. Прислушиваюсь к сердцу, но избегаю класть руку на левую грудь, потому что ничего меня не ужасает так, как эти регулярные биения, которыми я не управляю и которые так просто могут вдруг остановиться. Я привожу в движение суставы, после чего вдыхаю глубже, убедившись, что они не причиняют боли.
Ах! одиночество. Как прекрасно оно, как грустно! Как прекрасно оно, когда мы сами его выбираем! Как грустно, когда нам навязывают его годами!
Есть сильные люди, которые не одиноки в одиночестве, но я, несильный, одинок, когда у меня нет друзей.