Еще через час будит снова: “А.С., я нашел! У Вас тут на шкафу большой флакон “Шипра” лежит. Вам не жалко?” — Ну, что тут ответишь? — “Да не жалко, конечно. Но мне и не хочется совсем. И вообще, завтра-то на работу”, - “А знаете, мне говорили опытные люди, что если водой разбавить — будет белый, как молоко. Естественно, там же эфирные масла, они выйдут в другую фазу. Давайте попробуем?”“ — “Да нет, мне как-то не хочется”, - “Ну, тогда я один”.
Наутро он, на удивление, свеж, бодр и, как называется, “ни в одном глазу” до самого обеденного перерыва, когда выпивает под бефстроганов бутылку полюбившейся ему “Столичной” новинки, спит, слегка всхрапывая, на послеобеденном заседании, но вдруг на повороте темы просыпается и держит длинную блестящую речь абсолютно по делу.
Проходит полгода. Теперь уже отец приезжает в Ленинград в командировку. Побывал на заводе, в ЛГУ — и пошел пообедать в рекомендованный ему знающими людьми Дом Ученых на Дворцовой набережной. Заходит в ресторан и с радостью видит своего единственного хорошего знакомого в этом красивом, но чужом городе — А.В.Фроста. Тот тоже страшно обрадовался и на весь зал возвестил: ““Товарищи! Разрешите вам представить: молодой бакинский ученый Александр Сергеевич Э… Да я же о нем рассказывал… это мы с ним прошлым летом одеколон пили!” — Хотя пил, собственно, он один. Александр Сергеевич много, что присутствовал. Представленный таким своеобразным образом ленинградской научной общественности приезжий позорно бежал и некоторое время дулся на своего приятеля. Ну, помирились.
О Фросте, вообще-то, много подобных историй ходит с общим резюме приблизительно: “Пьян да умен — два угодья в нем”.
Если говорить о жизни, а не только о работе, то можно сказать, что семейная жизнь в итоге не заладилась, как часто бывает, а все остальное лично у него шло неплохо. Много лет спустя я допрашивал его, пытаясь себе представить — как же жили люди в период “довойны”? Советские фильмы о войне рисовали те годы, как совершенную идиллию под звуки песни “А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!” Но ведь что-то сквозь это просачивалось не совсем совпадающее — о карточной системе в мирное время, о внешнем виде и одежде людей на тех фотографиях. Конечно, много лучше, чем в годы Великой Войны, но вообще — так ли хорошо было?
Отец старался объяснить так, чтобы я понял и одновременно — чтобы не противоречило тому, чему меня учат в школе. Он говорил, что лично он относился к неплохо зарабатывающим людям, что вкусы и потребности тогда сильно отличались от вкусов и потребностей 60-х годов. “Ну вот — костюма с пиджаком у меня не было, да и не было ни потребности, ни необходимости в нем, как теперь. Но отдыхал я в Кисловодске, хорошем санатории, деньги в отпуске не очень считал, а в командировки в Москву или Батуми ездил в международном вагоне”. Добавлю, кстати, что “культа одежды” у А.С. так никогда не появилось, но одевался он, на моей памяти, всегда очень элегантно.
Вообще, жизнь шла. Александр Сергеевич продолжал работать, решал научные задачи, имел успехи и радовал Родину достижениями — а рядом один за другим сажались люди. Вызывали ли у него сомнения эти массовые посадки? В конкретных случаях — да, бывало. А в принципе — он безоговорочно верил Сталину и эту веру сохранил до своей смерти в 1999 г., когда недостатка информации, компрометирующей Вождя, не было. Отец считал, что у Великого Человека и его государства были ошибки, многократно усиленные “осадным положением” первого социалистического государства. Однако, крайне не любил Лаврентия Берию, считая того, как сам говорил, “злым гением Сталина” и не верил, с другой стороны, в возможность “социализма с человеческим лицом”, т. е. без колючей проволоки, полагал “осадное положение” неизбежной, вынужденной империалистическими интригами платой за будущее Светлое Царство Коммунизма.
Такие, как мой отец, энергичные городские, сельские и военные профессионалы Советской страны без этнических различий, были, наряду с партийно-административными кадрами, не только главной опорой Сталина, но и его, в определенном смысле, создателями. В Иосифе Сталине и в его политическом курсе, собрались, как в “точке Омега” философии Тейяра де Шардена, коллективная воля, коллективные желания. А желания эти, как мне кажется, в очень большой и сильно недооцененной мере определялись мечтой о Реванше.