Вот, собственно, и вся история.
В Молотов я напросился сам: это далеко от Кавказа с его опостылевшей мне экзотикой (хочу спокойную природу, спокойный климат и спокойных людей!)
Кроме того, там моим начальником будет очень порядочный человек, которого я знаю. И, наконец, в Молотове (вернее, рядом, с Молотовым) — Шурёк. Все-таки, опора. И вот сейчас я отбываю на аэродром.
"В далекий край товарищ улетает…".
Я дал вам телеграмму — может, вы сумеете заглянуть в Баку. Но вы не сумели. Ну, что же: как только наладятся транспортные вопросы, прикатите в Пермь. Там, говорят, мирово: роскошный уральский климат, роскошная природа (сосновые леса, скалы, озера, Кама в крутых берегах). Я зову Марию Трофимовну приехать туда с… (дальше письмо не сохранилось)".
Пояснений надо совсем немного. Шурёк — это Александр Генрихович Эйгенсон, его кузен, в будущем очень известный буровик. Мария Трофимовна и Эля — мать и сестра его первой жены Анны Абкаровны. Что до усталости от кавказской экзотики и тяги к спокойному Северу, то надо, все-таки, помнить, что он родился и вырос в кавказском Армавире и северную Россию знал тогда исключительно по своим командировкам в Москву, в наркомат на площади Ногина. Просто уж очень свежа была обида.
А Баку отец любил до конца жизни, особенно интернациональный Баку своей юности. Выучил за время учебы азербайджанский язык, что с приезжими из России на национальных окраинах бывало нечасто. Потом знание одного из тюркских языков очень помогало ему и сближало с будущими сотрудниками — татарами и башкирами, совсем не избалованными вниманием приезжих специалистов к их “периферийным наречиям”. Два азербайджанских слова для него были вообще очень важными, он всю жизнь произносил их особенно выразительно: “уста”-мастер и “мюэллим”-учитель.
Так, 7 марта 1943 г. навсегда закончился бакинский период отцовой жизни. Почти вся его оставшаяся жизнь прошла после этого на Урале, в Молотовской области и в Башкирии. Но об этом — дальше.
А в Баку отца помнят даже сейчас. Когда я в начале 90-х познакомился с послом Республики Азербайджан в Москве профессором Рамизом Ризаевым, то он сразу переспросил меня — не Александра Сергеевича ли я сын? После утвердительного ответа он сразу переменил осанку, и я потом признался Рамизу-мюэллиму, что создалось впечатление — сейчас прозвучит национальный гимн. Я-то хорошо знал по статьям и докладам на конгрессах этого известного химика, а его внимание ко мне было, конечно, заслужено никак не моей скромной персоной.
В начале марта отец улетел на север, в наркомат за назначением. Летели через Сталинград, и он очень запомнил вид сверху на большой и полностью, до фундамента, разрушенный город. Фронт к этому времени ушел довольно далеко на запад, за Харьков, Краматорск, Ростов-на-Дону, оставив за собой почти миллион квадратных километров выжженной земли.
Из Москвы он уехал в Молотов (Пермь), один из главных центров Второго Баку. В 1929 г. там нашли первую нефть Урало-Поволжья, а в 1936-м начали добычу на Краснокамском месторождении, в 30 км от областного центра. Собрались строить большой нефтеперерабатывающий завод, но началась война. В августе 41-го эвакуировали крекинг-завод из Бердянска (тогда — город Осипенко) на Азовском море.
Ну, что значит — эвакуировали? Колонны и печи не увезешь, вывезли работников завода, демонтировали какие-то насосы и измерительные приборы, забрали приготовленные для ремонта (лето же!) трубы и оборудование, кое-какие реагенты. А остальное взорвали, чтоб не доставалось врагу. Привезли личный состав и матценности на берег Камы и начали строить завод, т. е., для начала пилить и корчевать лес на площадке и параллельно проектировать. Люди кое-как поместились в бараках и в избах у местных мужиков. Во всяком случае, известно, что “15 августа 1942 г. заместитель председателя исполкома Молотовского областного Совета депутатов трудящихся В.Ф. Тиунов предложил Краснокамскому горисполкому (К.А. Непомнящих) предоставить строительству Молотовского крекинг завода 6 тыс. кв.м. жилой площади для расселения прибывающих на строительство рабочих и инженерно-технических работников”.