Карли не хотелось есть, но возражать и спорить тоже не хотелось. Неожиданно она вспомнила, что они не ругались целый вечер. Рекорд. Перемирие казалось приятным, и возобновлять войну не было никакого смысла. Вот такой добрый, спокойный и мягкий Эван нравился ей больше, чем она готова была признаться самой себе. Возможно, его мама была права…
Карли успела положить в рот всего несколько кусочков, а Эван уже опустошил тарелку. Она молча подвинула ему свою, и он, полив буррито соусом, моментально очистил и ее.
– Почему бы тебе не заняться собой? – предложил Эван, вставая. – А я наведу здесь порядок.
Карли задумалась. Душ – это, конечно, здорово, но не хотелось так резко обрывать вечер. В компании легче было переносить разлуку с котом.
Эван начал убирать со стола.
– Приготовлю кофе.
Появилась надежда, что, когда она выйдет из душа, он все еще будет здесь.
– Зерна в морозилке. Если можно, покрепче.
Через некоторое время из спальни появилась свежевымытая, причесанная и умащенная Карли. Одета она была в красные шорты, красный топик и неизменный белый махровый халат. Ноги уютно отдыхали в мягких леопардовых шлепанцах.
Эван явно чувствовал себя как дома. Он удобно расположился на диване, погрузившись в журнал «Нзшнл джиографик» с акулой на обложке, а перед ним на столике стояли две солидные кружки с кофе.
– Не стоит из-за меня надевать халат, – произнес он, откладывая журнал в сторону.
– Мне холодно, – соврала Карли. Села на диван и потянулась за кружкой.
– Это твоя семья? – Эван показал на стоящие на камине фотографии. Средняя изображала всю компанию на выпускном вечере Джулиана.
– Да, семейство Энгстром. Вот этот молодой человек в помятой шапочке и мантии – мой умный братик Джулиан. Осенью он собирается в Калифорнийский технологический институт, дабы объединиться с себе подобными. Рядом наша мама, Джудит, а справа младшая сестренка – Стейси. Она сверхталантливая художница. Вон там, над камином, ее произведение.
Большой, заключенный в рамку рисунок представлял собой серию этюдов, изображающих обнаженную женщину в различных позах – стоя, сидя, в наклоне. Сильные, уверенные линии точно передавали и эмоциональный, и физический образ модели. Лицо детально прорисовано не было, а часто натурщица и вообще отворачивалась.
– Это ты, – ни капли не сомневаясь, заявил Эван.
– Нет, – быстро возразила Карли, однако малиновый румянец на щеках выдал ее с головой.
– Конечно, ты. – Нет!
– Карли, – уверенно произнес Эван, – мне вовсе незачем видеть твое лицо, чтобы узнать всю тебя. Я же сказал, что ради меня незачем надевать халат.
– Хорошо, – растерянно сдалась девушка. – До этого вечера никто и никогда не замечал сходства.
– Не волнуйся, – успокоил Эван, большим пальцем разглаживая недовольную морщинку на ее лбу, – никто, кроме меня, не узнает.
– Но ты же узнал.
– У меня очень хорошая память. Как ты думаешь, у сестры нет этюдов, которые она хотела бы продать? – Он помолчал, позволяя мысли наполнить атмосферу, а потом сменил тему, словно отпуская Карли на свободу: – Трудно назвать твоих брата и сестру маленькими.
И действительно, на фотографии оба они были на целую голову выше Карли.
– Да, ты прав, – согласилась она, с радостью уводя разговор в сторону, – но для меня они навсегда останутся маленькими.
– А еще бросается в глаза, что ты на них совсем не похожа.
– Они похожи на моего отчима, а я – на отца. – Она показала фотографию красивого седого мужчины. Он стоял на железнодорожном вокзале где-то в Японии и, улыбаясь, держал в руках лист бумаги, на котором толстым черным маркером было написано: «С днем рождения, Карли! Люблю тебя! Папа». – Вот, это и есть Бек.
– Ты зовешь его по фамилии?
– Нет, это его имя. – Карли поставила на стол недопитый кофе и поджала ноги. – Когда я стала актрисой, то заменила фамилию Рудольф на Бек. Сценический псевдоним.
– Что, Рудольф слишком длинно и скучно?
Карли попыталась отыскать в его словах следы недоброжелательности, впрочем, безуспешно.
– Когда я вступила в профсоюз, то хотела оставить свое настоящее имя, Карлотта Рудольф, но оказалось, что уже есть Шарлотта Рудольф. Это слишком похоже, а значит, плохо и неудобно. Вот так я и превратилась в Карли Бек.
– А я всегда так и был Эваном Маклишем. – Он тоже поставил чашку и откинулся на спинку дивана.
– Не могу представить тебя никем другим.
Было уже поздно. Точного времени Карли не знала, но была уверена, что дело идет к полуночи. По всем стандартам белого рыцарства Эван наилучшим и самым благородным образом выполнил свой долг и теперь имел полное право удалиться.
– Хочу поблагодарить за все, что ты сделал сегодня вечером. – Слова Карли нарушили молчание, которое окружало обоих уже несколько минут. – Знаю, что для тебя это просто кот. Но для меня Один значит очень много. Мы уже давно вместе. Это номер три.
– Третий год?
– Третья жизнь, – торжественно произнесла Карли. Остается еще шесть, если, конечно, он не переживал каких-то неизвестных мне смертельно опасных случаев.
– Карли, Карли, – укоризненно покачал головой Эван. – Скоро ты купишь своему коту заячью лапку. А как насчет приносящего удачу ошейника?
– Что бы там ни было, – не желая замечать колкости, заговорила Карли, – огромное тебе спасибо. Я действительно очень ценю поддержку.
– У меня тоже были животные. – Эван произнес эти слова так, словно признавался в преступлении средней тяжести.
– Правда? – Она попыталась представить его мальчиком с собакой. Наверное, колли. Или немецкая овчарка. Да, наверняка овчарка.
– Пара черепах. Честное слово.
Образ юного Эвана, бродящего по полям в сопровождении верного пса, сменился видением, в котором ребенок склоняется над террариумом с рептилиями. Картина не слишком романтическая.
– И однажды хаски, – продолжал он. Карли представила себе стройного темноволосого юношу, отчаянно погоняющего упряжку сильных собак по заснеженным просторам Аляски, чтобы срочно привезти на далекое стойбище необходимое лекарство. Это уже лучше.
– И как его звали? – поинтересовалась она, не желая расставаться с идеальным образом мужественного человека и преданной собаки, знакомым по книгам Джека Лондона.
– Ее, – поправил Эван. – Снежок.
– Снежок? Звучит не слишком героически. Эван пожал плечами.
– Мать ее носила имя Снежинка, потому заводчик и назвал ее Снежком. Выбор не мой, но маме имя нравилось.
– Заводчик? А Один был бродяжкой. Это первый зверь в моей жизни. – Она тихо вздохнула. – Так странно, что его нет дома. Обычно он всегда здесь. Ходит везде, кругом его шерсть. – Подбородок Карли предательски задрожал, а перед глазами повисла дрожащая пелена.
– Эй, – мягко, почти шепотом успокоил Эван. – Но он ведь никуда не уходит. У него в запасе целых шесть жизней, помнишь?
– Это все моя глупость, – пробормотала Карли, оплакивая свою забывчивость. – Если бы я не оставила окно открытым, он бы не смог убежать. А теперь вот лежит в лечебнице, в одиночестве.
Эван обнял ее, и она совсем не сопротивлялась его рукам.
– Все будет в порядке, – тихо, ласково прошептал он и губами провел по темным блестящим волосам. Боже, как же она любила его голос!
Неожиданно Карли отстранилась и взглянула тревожными, полными страха глазами.
– А что, если дело во мне? Что, если Один оказался первым черным котом, которому хозяйка принесла несчастье?
– Карли, – решительно, спокойно возразил Эван. – Возьми себя в руки, детка. Послушай меня. Твои туфли здесь совершенно ни при чем. Понимаешь? Ни в малейшей степени. – И он снова заключил Карли в объятия.
– Ну тогда, значит, я просто ужасная кошачья мать.