— А вы, Ячко, отчего невеселый?
Лешка смущается, что-то бормочет. Когда Елена Викторовна уходит, я спрашиваю:
— Нравится она тебе?
— Красивая женщина, — отвечает Лешка и переводит разговор на другое. Чаще всего на Лидочку.
— Как у тебя дела с ней? — допытывается Лешка. — На мази?
Долгое время я ничего не рассказывал ему, а потом меня прорвало.
— Теленок! — усмехнулся Лешка, когда я кончил. — Она хочет, чтобы ты был посмелее.
— Ну-у… — с недоверием произнес я.
— Точно! Шуруй — и все дела.
— Нельзя. — Я вздохнул. — Она же девушка.
Лешка рассмеялся:
— Она такая же девушка, как моя прабабушка. Понахальнее будь — это женщинам нравится.
До самого вечера я слонялся по саду и думал, думал. Мне и хотелось «действовать», и что-то удерживало меня. Перед глазами все время возникала Зоя. Она то усмехалась, то хмурилась. Я старался не думать о ней, но… Внезапно решил: «Раз Лешке можно, то и мне не надо теряться. Он правильно говорит — война все спишет».
Пошел к Лидочке. Ладони были потными. Сердце то в пятки ныряло, то подгоняло: «Смелей, смелей!» Иногда я ненавидел себя, но шел и шел. Было стыдно, боязно, но…
Лидочки на месте не оказалось. Позвал ее — молчок. «Может, случилось что-нибудь?» Я разволновался, стал искать Лидочку. Бегал и спрашивал:
— Не видали Морозову?
Женька сказал, что она пошла с каким-то парнем к часовне. Я решил: «Разыгрывает!» — но на всякий случай смотался туда.
Женька сказал правду: Лидочка целовалась около часовни с парнем из соседнего корпуса.
— Здравствуй, — пробормотал и почувствовал — краснею.
Лидочка не смутилась. Прижалась плечом к парню и сказала спокойно:
— Между нами все кончено!
Я покраснел еще больше и ушел. Внутри — клокотало. Рассказал обо всем Лешке. И добавил:
— Врезать ей надо!
— За что?
— За… За измену!
— Бить женщин — последнее дело, — возмутился Лешка. — Ты сам во всем виноват. Я же много раз говорил тебе — женщины без трали-вали не могут.
Лидочкина «измена» ударила по самолюбию. Я старался не думать о ней, но не мог. «Дурак, дурак», — бранил я себя. «А вдруг Зоя то же самое сделает?» — предположил я и совсем пал духом. Решил: «Если и Зоя, то пулю в лоб».
Заснуть не мог до тех пор, пока не вернулся Лешка. Он перевалил через подоконник, крадучись, подошел к койке.
Я вздохнул.
— Не спишь? — спросил Лешка.
— Не спится.
— Брось думать о ней. Я тебя с такими девочками познакомлю, что ахнешь. А в этой Лидочке ничего хорошего — глупенькая она.
— Обидно.
— Конечно, обидно, — согласился Лешка. — Но и мы — хороши: обманываем их.
— Ты обманываешь.
— И да, и нет, — сказал Лешка.
— Темнишь?
— Любовь — дело добровольное, — продолжал Ячко. — Я жалею женщин, особенно тех, которые без мужей. Дровишек им наколю, стол или стул исправлю. Женщины радуются, когда в их доме мужским духом пахнет.
— Леш, а они тебя любят по-настоящему?
— Кто как. Карасиха, думаю, любит.
— Кто такая? — Про Карасиху Лешка никогда не рассказывал.
— Есть тут одна, — ответил Лешка. — Мировая женщина, вот только в жизни ей не повезло.
Лешка чиркнул спичкой, зажег папироску. (Я вместо папирос получал дополнительную порцию сахара.)
— Карасиха, сам понимай, прозвище, — объяснил Лешка. — Любка — ее имя. — Лешка затянулся и сказал: — Жизнь этой женщины — сплошная неудача. Родители умерли, когда ей три года было. Воспитывала ее бабка. Работала, старая, не покладая рук, чтобы вывести внучку в люди. Но приключилась беда: заболела бабка и слегла. Пришлось Любке устраиваться на работу. Подружки посоветовали ей сдать старуху в дом престарелых, но она им фигу показала. Жених проявил себя, как стерва. «Решай, — сказал, — я или бабка». Любка послала его на… Стала жить вдвоем с парализованной старухой. А потом — война. Ухажеры ушли на фронт. Любка поняла, что семью ей не составить и начала гулять. — Лешка выбросил окурок в окно. — Но я ее за это не осуждаю.
— Кончай базар! — подал голос Петька. — Цельный час: бу-бу-бу. Спать не даете, черти!
— Не сердись, Петь, — миролюбиво сказал Лешка. Он разделся, юркнул под одеяло. Я повозился на койке и тоже уснул…
Проснулся и услышал: кто-то плачет. Поднял голову: Мария Ивановна, наша сестра, спокойная, добрая женщина лет сорока, вытирает слезы.
Лешка говорил ей:
— Успокойтесь, Марь Иванна. Отольется им это.