— К бабам, наверное, шастает, — предположил Генка.
— Наверное, — согласился я.
Вскоре я стал думать по-другому.
Невдалеке от нашей части находилась деревня. Там были девчата, благосклонно относившиеся к десантникам. Солдаты частенько наведывались к ним. Волчанский тоже решил «отметиться», пригласил меня, но я не пошел.
Вернулся Генка под утро. Залезая под плащ-палатку, произнес довольно:
— Классные девчата!
Эти слова возбудили зависть, и, чтобы избавиться от нее, я стал думать о Зое и… Зине. Сам не знаю почему, но я уже давно думал о них одновременно. И ничего не мог поделать. Когда начинал думать о Зое, перед глазами появлялась Зина, когда мысленно разговаривал с Зиной, возникала Зоя.
У одинокой старухи, жившей на окраине этой деревни, кто-то украл козу Машку. И написал на двери сарая: «Ваша коза, бабуся, ушла служить в воздушно-десантные войска».
Старуха, понятное дело, подняла вой. Начальство переполошилось. Штабные офицеры вместе с командирами рот и взводными сновали по землянкам, пытливо всматривались в наши лица. А мы базарили. Одни восхищались остроумием жулика, другие называли его мародером. Файзула напевал вполголоса:
— Жил-был у бабушки серенький козлик…
Мне почудилась в его голосе фальшь, бравада, и я подумал: «Должно быть, он украл». Поделился с Генкой.
— Знаешь поговорку, — ответил он, — не пойман — не вор.
Это меня не убедило. Я стал относиться к Касимову с недоверием.
Когда Файзула «приземлился», я решил: «Неспроста». Он похлопал себя по карманам.
— Спичек нет?
— На! — Генка протянул ему коробок.
— В штаны еще не наложили?
— С чего бы?
— А прыжок?
— Иди ты, — беззлобно сказал Волчанский.
Файзула рассмеялся, стал раскуривать папироску, делая глубокие затяжки. Красноватый огонек осветил его лицо — толстогубое, скуластое, с тонкими нитями бровей.
— Пока вы — храбрые, — сказал Файзула. — Посмотрим, какими утром станете.
— Прыгнем, — отозвался Генка.
— А вдруг?
— Что?
— Вдруг парашют не сработает?
— У тебя сработал, а у нас нет? Брось пугать — не маленькие.
— Я и не пугаю, — произнес Файзула и стал рассказывать о парне, у которого оборвалась фала, соединяющая парашют с самолетом. — Шлепнулся тот парень — ни одной косточки целой.
«Этого еще не хватало!» — испугался я.
— В соседней роте тоже недавно случай был, — продолжал Файзула, сопровождая речь энергичными жестами, отчего огонек папироски то стремительно взлетал, то падал. — У одного парнишки основной не раскрылся. Думали — хана ему. А он сообразительным оказался — «запаску» раскрыл. Приземлился — белый весь. За находчивость ему благодарность объявили и в отпуск отправили. Ярчук его фамилия.
— Как, как? — воскликнул я.
— Ярчук, — повторил Файзула.
— Плотный такой?
— Ага.
— Он в Горьком служил?
— Вроде бы.
— Знаю его! — объявил я.
— Толковый парень, — сказал Файзула. — Сегодня ночью прибудет. Сегодня ночью у него отпуск кончается.
Из землянки — длинной, низкой, похожей на овощехранилище, вышел, скребя под мышками, командир нашего отделения сержант Божко, кряжистый, как пень, парень, с лицом изрытым оспой. К Файзуле сержант тоже относился с недоверием и даже сказал мне, что козу, наверное, украл он, Касимов.
— Почему так считаешь? — поинтересовался я.
— Больше некому, — сказал Божко. — Уж очень шустрый этот Файзула. За ним глаз да глаз нужен.
К Божко я проникся симпатией с первого дня. Когда нас, новичков, распределяли, командир взвода лейтенант Сорокин сказал:
— Служить будете в третьем отделении. Сержант Божко объяснит вам, что и как.
— Пошли, хлопцы, — буднично сказал сержант.
Подведя нас к землянке, он с гордостью объявил:
— Сами рыли.
Я спустился в землянку, по обе стороны которой смутно вырисовывались нары, сколоченные из плохо очищенных бревен, и сразу почувствовал: кусает кто-то.
— Вши? — спросил Генка.
— Вшей у нас нема, — обиделся Божко. — Блохи! Лично я на них — ноль внимания.
Сказав это, сержант сплюнул, выразив таким образом свое отношение к этим насекомым. «Увидел бы Казанцев», — подумал я и усмехнулся.
— Чего ты? — Божко посмотрел на меня.
— Старшину вспомнил.
— А-а… — Божко понимающе кивнул.