— У него на письменном столе списки всех десантников, — утверждал Божко.
— И мы в них? — спросил Генка.
— Конечно!
«Вот это да!» — удивился я, хотя и не поверил.
Ветер утих. Стал накрапывать дождь. «Завтра утром, — снова подумал я. — Завтра шмякнусь — и прощай Зоя». Попытался представить, как она будет плакать, но ничего не получилось — все время возникало Зинино лицо: она улыбалась мне, а я, помимо воли, ей.
Генка тоже не спал. «Хорошо бы дождь до утра не кончился», — помечтал я: в ненастную погоду прыжки отменялись…
Проснувшись, я увидел небо — сплошную синь. «Значит, прыгать». — И я загрустил.
После завтрака Божко сказал:
— Айда, хлопцы!
Мы влезли в кузов полуторки и поехали на аэродром. Машина часто останавливалась, принимая новых и новых пассажиров — тех, кому предстояло прыгать. Дорога петляла по лесу, как убегающий уж. Потом грузовик покатил по полю — туда, где выделялись контуры «дугласов», с которых, как сказал Божко, нам придется прыгать недели через две.
Машина остановилась метрах в десяти от «дугласов», около аэростата. Десантники называли его «колбасой». Под «колбасой» покачивалась огромная корзина с узкой дверцей.
Мы слонялись вокруг «колбасы». И, должно быть, напоминали щенят, в которых страх борется с любопытством. Генка потянул рукой трос, свитый из тоненьких проволочек.
— Не балуй! — рявкнул крепыш в комбинезоне, с лычками младшего сержанта на погонах.
Крепыш обернулся, и я узнал Ярчука. На его груди блестела медаль «За отвагу».
— Здорово!
— Какими судьбами? — Ярчук выкатил глаза.
— Вторую неделю тут. Сразу после госпиталя.
— Значит, повоевал?
— Повоевал. А ты, вижу, не только повоевал, но и отличился?
— Было. — Ярчук чуть выпятил грудь.
— А Фомин где?
— Воюет.
— От Кольки Петрова не приходило письмо на мое имя?
— Приходило, приходило! Оно у старшины хранится.
— Кстати, как он? И Старухин, Паркин — что с ними?
— Когда уезжал, на месте были. Старухин, слышал, на фронт собирался. Казанцев тоже рапорт накатал. А Паркин подлизывается к Коркину.
— Тоська по-прежнему ворует?
— Поприжали ее. Казанцев постарался. Дотошный, доложу тебе, мужик! — В голосе Ярчука прозвучало одобрение.
— Слушай, — я доверительно наклонился к нему, — не страшно прыгать?
— Прыгнешь — узнаешь.
— А ты прыгал?
— Еще бы! Двенадцать раз. Недавно инструктором стал. Ведь из радиополка меня прямо в ВДВ направили. Я и радистом могу. — Ярчук вынул папироску, сделал глубокую затяжку и зычно крикнул: — Добровольцы есть?
Вышли три парня. Ярчук скользнул по их лицам взглядом:
— Надевайте парашюты!
Парни надели парашюты, направились гуськом к корзине. Ярчук смял в пальцах окурок и двинулся следом. Когда ребята разместились, крикнул:
— Давай!
Лязгнула лебедка, «колбаса» стала набирать высоту. Трос кончился, и она застыла в воздухе, как собака на поводке. Прошло несколько минут. И вдруг я увидел: из корзины вывалился человек. Внутри все сжалось. В это время от человека отделилась белая полоска. Прошло еще несколько секунд, и раскрылся парашют.
Когда ребята приземлились, «колбаса» спустилась, и Ярчук, не вылезая, крикнул:
— Следующие!
— Давайте, хлопцы, — Божко кивком показал мне и Генке на корзину.
Меня охватила паника, но я не поддался ей, влез в корзину, присел на корточки в углу. Напротив меня расположился Генка.
— Еще одного! — крикнул Ярчук.
Кто-то прижался к моему плечу.
— Давай! — Снова лязгнула лебедка. Корзина раскачивалась. «Снизу это незаметно», — подумал я и вцепился рукой в борт.
Ярчук усмехнулся.
— Кто первым?
Все промолчали.
— Тогда ты! — Ярчук показал на меня.
Я натянуто улыбнулся.
— Давай, давай, — поторопил Ярчук.
— Голова разболелась, — попытался схитрить я.
— Это ничего. — Ярчук открыл дверцу и…
Все случилось так быстро, что я не успел сообразить. Соображать я стал уже в воздухе, когда раскрылся парашют. Я вспомнил: надо подтянуться на стропах. Обхватил их руками, сложил, как учили, ноги и стал ждать. Увидел ребят, задравших головы. Ветерок обдувал лицо. Было приятно.
Приземлился я на пашню. От радости забыл отстегнуть парашют. Сел на разопревшую от жары землю и заорал во всю глотку:
— И-го-го!