— Конечно, отчаянный! — Файзула ухмыльнулся.
— Про козу вспомнил? — подкузьмил Божко.
Мы рассмеялись.
Ячко обвел нас недоумевающим взглядом. Божко кивнул на Касимова и пояснил:
— Он у нас специалист по мелкому рогатому скоту.
— Понятно. — Лешка улыбнулся. — Башкиры, говорят, любят козлятину.
— Татарин я, — поправил Файзула.
— У меня лишь один пунктик — фашисты, — сказал Лешка. — А так я все нации люблю и уважаю. До войны с узбечкой крутил. Восточная женщина, доложу вам, кому хочешь, нос утрет.
— Заливаешь, — не поверил Файзула. — Мусульманка с неверным не пойдет.
— Вру, значит? — Лешка пошевелил бровями. — У Саблина спроси, вру я или нет.
— Не врет, — сказал я. — Лешка Ячко — специалист по женской части.
— Все мы специалисты, — самолюбиво вставил Волчанский. И неожиданно спросил Лешку: — Скажи, друг, вши тут водятся?
— Вопрос! — В Лешкином голосе прозвучало недоумение: как же, мол, так — в окопе и без вшей.
Генка выругался, а я тотчас стал почесываться, хотя меня вроде бы никто не кусал.
— Ладно, ребятки, потолковали и — хватит, — спохватился Ячко. Он еще раз попрощался со мной, пожал всем руки и скорым шагом направился туда, откуда только что пришли мы.
— Во чешет! — воскликнул Файзула.
— Придержи язык, — обернулся к нему Божко. — Ты бы не так, наверное, бег, если бы пробыл тут столько же.
Я запоздало пожалел, что не узнал у Лешки про врачиху, Елену Викторовну, и решил: «Он все равно ничего не рассказал бы — хоть раскаленным железом жги». Вспомнил Карасиху, Надю — она уже стала позабываться — и огорчился, что сплоховал тогда.
— Пошли в блиндаж, — сказал Божко. — А Касимов пусть на часах побудет — мало ли что.
В блиндаже было темно. Божко, светя карманным фонариком, осмотрел хозяйским глазом толстые, похожие на канализационные трубы, бревна и, не скрывая восхищения, объявил:
— Не блиндаж — сказка!
Мне в блиндаже не понравилось: темно, сыро, пахнет плесенью. Я выбрался наружу, подошел к Касимову:
— Взгляни-ка, сколько на твоих серебряных?
Файзула вынул из кармана часы.
— Десять минут пятого.
«Немцы пронюхали, что пришли мы, десантники, и струхнули», — решил я, пыжась мысленно от собственной значимости. Хотел потолковать с Файзулой, но в это время раздался противный вой, и позади нашего окопа шлепнулась мина. Кусты на мгновение наклонились, плащ-палатка, закрывающая вход в блиндаж, наполнилась, как парус, воздухом.
— Тикай в блиндаж, — сказал Файзула.
— А ты?
— Я не боюсь.
— Почему?
— Потому, что оканчивается на «у», — на лице татарина снова появилось то непонятное выражение, на которое я обратил внимание, когда мы хоронили Сорокина.
Войдя в блиндаж, я присел на нары и стал вслушиваться во все нарастающий вой, вздрагивал, когда мина падала недалеко от укрытия. С потолка сыпались песок и труха.
Наш блиндаж походил на погреб. Лишь узенькая полоска света проникала к нам сверху — оттуда, где колыхалась плащ-палатка. Лица ребят я различал смутно, не мог определить — трусят они или нет.
Громыхнуло над головой. Бревна шевельнулись, будто живые, на голову полился тонкой струйкой песок. Я пересел на другое место и подумал, что блиндаж этот не такой уж надежный.
— М-да… — пробормотал, ни к кому не обращаясь, Волчанский. и я определил по его голосу, что он дрейфит, но не осудил Генку: он только принимал боевое крещение, а я прожужжал всем уши, рассказывая, как ходил под прикрытием «тридцатьчетверок», и сейчас каялся в этом, потому что сейчас мне приходилось «держать хвост пистолетом».
— Это еще буза на постном масле, — пугнул я Генку и тем самым прибодрил себя.
Волчанский с шумом вобрал в нос воздух.
— А нехристь все еще там? — Божко осветил фонариком наши лица.
— Угу. — Я показал рукой на потолок.
Божко выругался и крикнул:
— Касимов?
— Ну? — откликнулся тот.
— Сыпь сюда!
— Зачем?
— Сыпь, тебе говорят!
Когда Файзула спустился, Божко спросил, нахмурившись:
— Тебе что, жить надоело?
— Не боюсь я, — начал Файзула. — У меня…
— Слышали! — оборвал его Божко.
Обстрел продолжался минут десять, а потом немцы пошли в атаку. Они приближались короткими перебежками, стреляя из автоматов. Среди деревьев замелькали их фигуры в длиннополых зеленовато-серых шинелях, туго перехваченных ремнями.
— Огонь! — скомандовал Божко.
Я прицелился в грузного немца — он бежал вперевалочку, — но промазал. Наверное, сильно волновался. Пилотка все время наползала на глаза, и я подумал не к месту, что у меня, длинного, маленькая, непропорциональная росту голова.