Самолёт для партийного секретаря был уже готов и опробовал винты, когда машины подъехали к взлётной полосе. Товарищу секретарю предстояло лететь пятьдесят минут до Южно-Сахалинска, откуда областная делегация должна была отправиться в Москву. Наблюдая за церемонией прощания, можно было подумать, что товарищу предстояло лететь из Шахтёрска прямым рейсом до Южного полюса.
Прощание было трогательным. Сначала секретарь обнялся со своим ближайшим окружением, тоже секретарями. И даже что-то им сказал напоследок. Надо думать, пожелал успешно справиться с задачами, поставленными накануне отлёта. Потом настала очередь заведующих секторами и отделами. Здесь дело ограничилось простым партийным рукопожатием. Всем остальным, в том числе и редакции, товарищ секретарь помахал на прощание шляпой. Потом забрался в самолёт и улетел в известном направлении.
Когда улеглась пыль от шляпы, Замятин сказал мне грустно:
— Запоминай, Серёжа: хорошая деталь. Может, когда-нибудь и пригодится.
О том, что я пишу "Роман в стол", Замятин знал от Вити Ксенофонтова.
Здесь можно вспомнить ещё одну деталь — о торжественном собрании в ДК "Угольщик", посвященном Дню международной солидарности трудящихся. Всё как в любой кинохронике тех лет: зал, набитый солидарными лицами, на сцене — президиум с полным набором секретарей, задник сцены украшен профилем Владимира Ильича и лозунгом "Да здравствует 1-е Мая!".
— Сегодня как никогда прочна неразрывная связь нашей ленинской партии и всего советского народа, — бодро читал докладчик по бумажке. — Вперёд к трудовым свершениям и новым социалистическим завоеваниям уверенно ведёт нас первый секретарь ЦК КПСС дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев!
Я сидел рядом с Замятиным и видел, как дёрнулись у него желваки. Зазвучали аплодисменты — и тут же сложились в овацию. Зал стал подниматься, начиная с первых рядов. Поднялись и мы. Не знаю, о чём думал в ту минуту Замятин, но вряд ли про будущий отчёт о торжественном мероприятии. Он был прежде всего поэтом, и лишь потом — редактором газеты. Так мне, во всяком случае, представлялось.
Жизнь журналиста, в принципе, однообразна: изо дня в день — одно и то же: репортажи, информации, зарисовки. Вечером в общежитии напишешь что-нибудь для души, а с утра — всё те же заботы: зарисовка, информация, репортаж…
— В порту стоит индийское судно — пришло к нам за грузом бумаги, — сказал мне как-то Замятин. — Сделай небольшой репортаж. О тех, кто делает бумагу, слишком много не пиши — мы про Баскакова и так каждый месяц материалы даём… (Герой Социалистического Труда А. Баскаков работал на Углегорском ЦБК машинистом бумагоделочной машины). Ты постарайся с самими индусами поговорить.
— На хинди? — улыбнулся я.
— На урду, — отшутился Замятин. — Они же моряки — почти все английский язык знают. У тебя как с английским?
Я наскоро перетряхнул свои лингвистические таланты.
— "Хау ду ю ду" сказать смогу. Ну, и "гуд бай", конечно.
— А больше и не надо. Там переводчик должен быть, — успокоил меня Замятин. — Ничего, справишься!
Сейчас я думаю, редактор меня разыгрывал. Это же не группа туристов из Бомбея в Углегорск пожаловала, чтобы красотами местного ЦБЗ полюбоваться, а грузовое судно за бумагой пришло. Вряд ли с индусами переводчик будет ходить. Да и какая разница морякам, на каком языке докеры на погрузочной площадке разговаривают? Им главное, быстрей загрузиться, чтобы за простой судна не платить, а уж с советскими стропами они и на своём языке разберутся.
Углегорский порт оказался гораздо меньше корсаковского, и найти погрузочную площадку особых трудов не составило. А вот стивидоры, похоже, везде одинаковые: всё чего-то суетятся, руками машут, корреспондента слушают в пол-уха. Занятые, одним словом. Близко к ним не подходи.
— Да вон, индусы идут, с ними про интернациональную дружбу и разговаривай, — отмахнулся от меня стивидор. И показал на парочку смуглолицых парней, спускавшихся по трапу. Оба — в синих костюмах и с бордовыми чалмами на головах.
Я выхватил из кармана блокнот и шагнул навстречу дружественной нам Индии.
— Хау ду ю ду! — блеснул я чистейшим дальневосточным английским, секунду подумал и добавил на всякий случай. — Ай эм раша джорнал. Ю андестенд ми?
— Оф кос, раша джорнал! — дружно разулыбались в чалмах. — Вери гуд, вери гуд!
После чего обогнули меня с двух сторон и пошли себе дальше, о чём-то разговаривая между собой на хинди. А может, и на урду, я особенно не прислушивался.