— За двадцать отдать не могу, — весьма твёрдо ответил я, и собачка тут же удалилась вместе с хозяйкой.
Прошло ещё минут десять. Я извлёк из пачки последнюю "Приму", чиркнул предпоследней спичкой. И увидел перед собой очередного покупателя, — крохотного старичка в старомодной велюровой шляпе и пальто времён покорения Енисея.
— Маркес? Это прекрасно! — прошелестел старичок. — И за сколько же, молодой человек, вы его продаёте?
— За тридцать пять, — сказал я. — Берите, пока есть.
— И возьму, да… Возьму. За пятнадцать рублей, — прошелестела шляпа.
Я заглянул старичку в глаза: в них таилась насмешка. И тогда я понял, что с бандой книжных "жучков" мне, пожалуй, не совладать.
— Хорошо, берите…За двадцать пять! — крикнул я старичку. Тот испуганно отшатнулся. И тотчас же явно из-под земли вырос уже знакомый мне покупатель в лиловом берете.
— Что же вы, папаша, цену сбиваете? — укоризненно сказал он старичку. — За "Сто лет одиночества" не жалко и четвертную дать!
И легко выдернул из кармана сиреневую бумажку.
Потом положил книгу в сумку через плечо и неторопливо стал удаляться вместе со старичком. Тотчас же к ним присоединилась давешняя собачка с девицей.
Троица оглянулась на меня и пошла своей дорогой. А я пошёл своей.
С Габриэлем Гарсиа Маркесом я с тех пор не встречался.
2.
Мишка с Женькой работали в многотиражном "Моторостроителе". По тем временам это была довольно хорошая газета. Редактор Эйнман умел сделать полосу насыщенной, а номер — броским. Одно лишь ему не удавалось — научить своих корреспондентов писать газетные материалы, а не лирические стихи.
Поэту в принципе не интересно работать в газете. Это очевидно. Когда я звонил в газету, мне почти всегда отвечали, что Анищенко в каком-то цехе — берёт очередной материал, а Чепурных материал уже взял и сейчас его дописывает у себя дома. Для меня это означало одно: и Мишка, и Женька сейчас у Вити Володина.
Витя был несколько старше нас, имел однокомнатную квартиру на седьмом этаже и был парнем в общем-то компанейским. Правда, стихи у него были слабоватыми, зато холодильник — на удивление солидным: такие раньше стояли в продуктовых магазинах. Объяснялось появление нестандартного холодильника в стандартной квартире довольно просто: Витя работал мастером по холодильным установкам, и уж отремонтировать для себя списанную технику ему было легче, чем стихотворение написать. На работу Витя ездил на "Муравье" — советском мотороллере с фургоном. Имел знакомства в торговых точках, благодаря которым холодильник на дефицит не жаловался.
А ещё Витя умел играть на гитаре, и петь, соответственно. Бывало, затянет что-нибудь из Некрасова:
Меж высоких хлебов затерялось
Небогатое наше село.
Горе горькое по свету шлялось
И на нас невзначай набрело… — да с таким чувством, что пробки из бутылок сами выскакивают. А трезвым Витя петь не любил. Оно и правильно: ну какой из трезвого певец? Одно баловство, вроде Эмиля Горовца, который в восьмидесятых в Америку петь уехал.
Однажды я застал Витю расстроенным.
— Договорился с Валентином Столяровым, что сегодня рукопись ему на рецензию отнесу, но чувствую: сыроваты стихи, — сказал Витя. — Может, посмотришь? Посоветуешь, где и что поправить? Ты ведь всё-таки у Жигулина в семинаре учишься.
Поэт Столяров был членом СП и подрабатывал на внутренних рецензиях, которые ему заказывало издательство, — весьма распространённая практика тех лет. От внутреннего рецензента, собственно, и зависела судьба книги: если рукопись не заворачивали при первом чтении, у неё появлялся шанс попасть в перспективный издательский план. А дальше автору оставалось только ждать своей очереди на издание.
Мы с Витей напились дефицитного индийского чая в пачке "со слоном" и взялись за стихи. Таланты Михайлова с Кожиновым за мной не водились, однако неумелость автора в этом и не нуждалась. Сбои стихотворного размера, неточная рифма, нечётко выписанный образ лезли в глаза. Да и со стороны, как известно, видней все шероховатости стиля.
Полдня я просидел над рукописью — чистил и шлифовал Витины стихи. Помню, долго сидел над стихотворением про отца, пришедшего к сыну в гости. Искал эпитет к слову "брюки". Витины "красивые брюки" отмёл, не задумываясь: не ателье мод, в самом-то деле! "Любимые брюки" мне тоже не понравились: рядом с любимой рубашкой это выглядело чересчур. В окончательном варианте строчка читалась так:
Смотрю я на него — отец наряжен
В воскресные наглаженные брюки
И в самую любимую рубашку.