Его призывы стать вегетарианцем, не ходить на охоту, отказаться подчиняться закону, отказаться от частной собственности и т. д. и т. п. быстро снискали ему репутацию и славу «праведника», великого кающегося грешника, живого святого. Его невероятная харизма привела к нему тысячи восторженных последователей.
В своем отрицании неправедного мироздания Толстой пошел дальше и восстал против двух самых важных источников жизни: против инстинкта воспроизведения человеческого потомства и против творческого инстинкта. И то и другое — стремление создавать, точки пересечения человека с его Создателем. Толстой считал необходимым отбросить все земное, освободиться от кожи и плоти, чтобы стать обнаженной душой, чистым духом. Вырвать себя из тисков тварного и освободиться от гордыни творца.
«Крейцерова соната» — это перчатка, брошенная небу, объявление войны самой жизни.
Со всей толстовской мощью обрушивается он на животное в человеке, на его тело, последовательно идет до конца во всем, даже в отрицании жизни. Его неприятие плотского ведет к отвращению, к страху перед животностью и в конечном итоге к идее вымирания всего человечества: «"Но как же род человеческий?" Не знаю. Знаю только, что закон совокупления не обязателен человеку» (Дневник, 1910 г.)
Показав, как нужно писать величайшие романы человечества, он отказался от них и объявил писательство ерундой. Толстой заговорил об искусстве как о чем-то никчемном и аморальном. Когда друзья и родственники сетовали на то, что он больше не пишет, отшучивался. Забытый знаменитый Боборыкин вспоминал: «Когда я выразил сожаление насчет строгого запрета, наложенного им на себя, он выразился приблизительно так:
— Знаете, это мне напоминает вот что: какой-нибудь состарившейся француженке ее бывшие обожатели повторяют: "Как вы восхитительно пели шансонетки и придерживали юбочки!"
При этом он перед словом "француженка" употребил крепкое русское словцо».
Понятно, что отказ Толстого от писательства был неосознанно вызван тем удивительным чувством переполненности и одновременной пустоты, которое охватывает писателя после завершения большого многолетнего труда. Ему нужно было перевести дух. Легкие Толстого нуждались в большом количестве воздуха. Дыхания простого смертного достаточно, чтобы задуть свечу. Дыханием Толстого можно согреть все человечество.
Как только к писателю приходил следующий текст, как он снова все бросал ради письменного стола. После его «отказа от искусства» к нему пришли «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Хаджи-Мурат» — повести, без которых невозможно представить себе мировую литературу.
Смерть — трудолюбивая муза.
Страх смерти сопровождает каждого на протяжении всей жизни — у творцов приступы страха исчезнуть выливаются в приступы творческой энергии. Поздний рассказ Толстого «Записки сумасшедшего» повествует об ужасе, который охватывает человека перед смертью. Он долго работал над ним, возвращаясь к нему снова и снова на протяжении многих лет, но текст так и остался незаконченным. Чтобы изобразить ужас, Толстой прибегает к чисто графическим средствам: «Я пробовал думать о том, что занимало меня: о покупке, об жене — ничего не только веселого не было, но все это стало ничто. Все заслонял ужас за свою погибающую жизнь. Надо заснуть. Я лег было. Но только что улегся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска, и тоска, такая же духовная тоска, какая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно, кажется, что смерти страшно, а вспомнишь, подумаешь о жизни, то умирающей жизни страшно. Как-то жизнь и смерть сливались в одно. Что-то раздирало мою душу на части и не могло разодрать. Еще раз прошел посмотрел на спящих, еще раз попытался заснуть, все тот же ужас красный, белый, квадратный».
«Записки сумасшедшего» были опубликованы посмертно в 1912 году, через год Малевич начал писать свои знаменитые квадраты.
В записях Толстого можно встретить бесчисленные размышления о неизбежности и желательности смерти.
Мысли об уходе, размышления о смертности человека — нити, из которых соткана вся ткань его жизни. Только осознав, насколько его жизнь была сознательной и отчаянной подготовкой к единственному, последнему моменту, становится понятным все его «странности», «отказы», «бунты». В сущности, бунт Толстого против природы, против самой жизни был ни чем иным, как бунтом против смерти, против неизбежного конца.
6 октября 1863 года он записал в дневнике: «Я собой недоволен страшно. Я качусь, качусь под гору смерти и едва чувствую в себе силы остановиться. А я не хочу смерти, а хочу и люблю бессмертие».