Возвращение носа в конце повести возвещает торжество мертвой жизни, поток которой не остановить никакому пророку, даже носу.
История о побеге носа — это притча о силе и бессилии искусства.
«Нос» — это притча о самом Гоголе.
В своем писательском избранничестве он не сомневался с юных лет. «Слово есть высший подарок Бога человеку». И отвечать за каждое слово придется на Страшном Суде, в который Гоголь свято верил. Он был уверен, что в писании им руководит высшая сила: «Кто-то незримый пишет передо мною могущественным жезлом». Вера в свое великое призвание, в свою свыше предназначенную миссию вела его всю жизнь. Без этой веры в свое слово не может начаться великий писатель.
Писатель начинается с осознания власти своего пера, отправляющего своих героев и себя в вечность, в 86 мартобря. Ведь они все бессмертные — эти Ковалевы, Чичиковы, Собакевичи.
И еще великий писатель начинается с осознания своей ответственности за данную ему свыше власть. И Гоголь ужаснулся тем монстрам, тому убожеству, которым он даровал вечную жизнь.
Перо Гоголя с чудовищной силой изобразило его ощущение от русской реальности и содрогнулось.
Эта Россия вызывала отвращение. Другой реальности не было.
Его перо написало отечеству приговор, а сыновье сердце, сжимаясь от боли, так хотело написать оправдание!
Гоголь — первый писатель, который как заклинание, стал твердить главную русскую молитву: в Россию нужно верить, Россию нужно любить. Не разрушать, но верить, не ненавидеть, но любить.
Сколько русских сердец замирало, читая знаменитые строчки про Русь-тройку!
«Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади… Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства».
Эти волшебные строки заставляли поколения русских верить в Россию, если не в ее настоящее, так хотя бы в будущее. «Русь, куда ж несёшься ты, дай ответ!» А Русь-тройка неслась в преисподню. Куда еще могла нестись бричка, которая везла Чичикова, его автора и всю русскую историю — только в реальное будущее, только в катастрофу XX века.
«Соотечественники! Страшно!.. — напишет Гоголь в завещании. — Замирает от ужаса душа при одном только предслышании загробного величия и тех духовных высших творений Бога, перед которыми пыль все величие Его творений, здесь нами зримых… Стонет весь умирающий состав мой, чуя исполинские возрастания и плоды, которых семена мы сеяли в жизни, не прозревая и не слыша, какие страшилища от нас подымутся…»
И страшилища поднялись. Россия утонула в своей собственной истории, в этом кровавом болоте.
У живущих есть одно великое преимущество — не знать, что случится потом. Пушкин с Гоголем станут родственниками посмертно — сын сестры Гоголя, Николай Быков женится на внучке Пушкина. В 1918 году дом в Васильевке, в котором Гоголь работал над вторым томом «Мертвых душ», разграбят, его книги сожгут, а Николая Быкова с сыном расстреляют. И могилу Гоголя не оставят в покое — из Даниловского монастыря, где похоронили писателя, сделают тюрьму для детей, у которых родители сгинут в лагерях, а саму могилу разорят, памятник выкинут, украдут даже сапоги из гроба.
Гоголь потратил всего себя на то, чтобы написать главную книгу своей жизни. Его перо должно было сделать мертвое живым, показать путь спасения. Он хотел объяснить людям простые вещи. Майоры Ковалевы его не хотели и не могли понять и с гиком гнали Русь-тройку к обрыву.
«Вы хотите написать вторую библию», — сказал Гоголю знакомый после чтения отрывков из второго тома «Мертвых душ».
Ему открылась истина про живую душу, и он хотел донести это до соотечественников. И в майоре Ковалеве, и в Чичикове, и в каждом русском должно было под пером Гоголя умереть мертвое. Писатель испытывал ответственность за свой дар, который должен был воскресить в человеке живое.
До нас дошла молитва, которую читал Гоголь во время работы над «Мертвыми душами»: «Боже, соприсутствуй мне в труде моем, для него же призвал меня в мир… Верю, яко не от моего произволения началось сие самое дело, над ним же работаю во славу Твою. Ты же заронил и первую мысль… Ты же один дашь силы и окончить, все строя ко спасению моему…»