Глава 3
— Мужик, — снова отвлекает меня от болезненного всматривания в мутное непрозрачное стекло душевой сидящий на кровати в позе застигнутой родителями невинной барышни в момент растления круглопузый покоритель провинциальных чиновниц, — давай договоримся…
Я молчу.
И не смотрю на него.
Вот Аня выйдет, я ей в глаза загляну… И тут уже в зависимости от того, что именно там увижу.
Понятно, что герой-любовник одной отбитой ладонью не отделается в любом случае, но много зависит и от другой стороны…
Вдруг, это любовь, а? В таком случае министерство со своим сотрудником простится навсегда. Я им просто землю удобрю. У нас тут, в провинции, земли много. Плодородной. На всех московских чиновников хватит и еще на заграничных останется.
А Аню…
Моргаю, убирая с глаз мутную пелену, сжимаю губы сильнее.
И понимаю со всей четкостью, которая в этот момент кристальная, прозрачная: ничего я ей не сделаю. Никогда. Ни за что. Она… Это она.
Но это не значит, что я позволю еще… Что позволю.
Дверь душевой открывается, и в облаке пара появляется голая худощавая фигурка.
Невысокая, стройная, с короткими, торчащими в разные стороны, светлыми волосами.
У меня в этот момент словно кулак в груди сжимается. Так больно! Едва сдерживаюсь, чтоб не заорать.
Щурюсь, сминая сигарету в кулаке, туша ее о ладонь и вообще не чувствуя боли.
Потому что это не боль. Реальная боль — она другая. Другого уровня.
Когда-то я думал, что знаю все о градациях боли.
Я ошибался. Опять.
Перед глазами плывет картинка, и, наверно, это хорошо, что я не вижу Аню во всей четкости. Спасение. Для них.
Напряжение во всем теле доходит до максимума, еще чуть-чуть, и я в камень превращусь, реально!
Неосознанно подаюсь вперед, сжимая кулаки добела…
И в этот момент слышу хриплый прокуренный голос:
— На двоих не договаривались! Доплачивай!
Не веря тому, что слышу сейчас, пристальней всматриваюсь в женщину, и не подумавшую прикрыться при обнаружении в комнате постороннего мужика, а наоборот, бесстыдно выставившую все свое сомнительное богатство на обзор нового зрителя. И, если я правильно понимаю, потенциального клиента.
Она невысокая, да. И худая. И сейчас видно отчетливо, что худоба ее — болезненная, неприятная. И кожа местами дряблая, особенно в районе груди и бедер. Волосы, короткие, светлые, отдают дешевой желтизной.
И лицо…
И вообще.
Как я мог ее принять за Аню? Даже в матовом непрозрачном стекле? Даже по силуэту?
Где мои глаза?
Где мои мозги?
Где моя, наконец, чуйка?
Все еще не дыша и судорожно сминая в кулаке сигарету, снова оглядываю комнату, подмечая те детали, на которые раньше не обратил внимания: куртка, да, джинсовая, но вообще не Анина, только чуть-чуть похожа. И туфли на каблуке, дешевые, пошлые, валяются у кровати.
Моя Аня не носит каблуки.
Единственный раз, когда я увидел ее в туфлях, закончился погоней, бегом по пересеченной местности и бешеным сексом. Первым нашим сексом.
И, наверно, прыгая за мной тогда ночью по кочкам русского поля, Аня от всей души благодарила меня мысленно за то, что заставил ее в тот вечер надеть каблуки…
Уже по одному только этому воспоминанию, по той головокружительной картинке, возникшей в моей голове, картинке того, как Аня, одетая в короткое платье и туфли на каблуках, медленно, чуть покачиваясь, идет в сторону моей машины, я понимаю, что отпускает.
Что сегодня я никого не убью.
А перед глазами все вертится нон-стопом картинка, как вышла она из дома, чтоб отправиться на первый наш с ней неудачный светский прием.
Лицо Ани, хмурое, напряженное, чуть испуганное.
Ноги, длинные и гладкие, глаз не оторвать.
Верх платья, мягкий, на тесемках.
И всем присутствующим в тот момент во дворе мужикам было явственно видно, что белья у нее под платьем нет… А я готов был тогда убивать. Моих друзей убивать только за то, что они пялились на нее. Не скрывая того, что хотят. Хотят то, что принадлежит мне. И давно. Пусть она еще не в курсе, но… Она уже тогда была моя.