— Вот-вот! — засмеялся Гайто. — Не заставь тебя за книжки взяться, так и останешься рубакой, а партии нужны сейчас и другие солдаты. И не просто чтобы винтовку на лопату сменить, а чтобы лопатой науку ворошить, ума набираться.
— По мне куда легче было Зимний брать и на бичераховских головорезов с шашкой наголо выходить, чем сегодня с глазу на глаз перед народом стоять… Это я тебе точно скажу…
Уж я-то знала, какой червь гложет душу моего Аппе. Сколько раз он заставлял меня дома слушать то, что собирается сам сказать на сходе. Как советскую власть по Ленину строить и какая красивая будет жизнь в горах… Слушала я, и каждое слово мне казалось золотом.
Мы втроем подходили к площади, куда раньше скликал народ мулла и, вздевая руки к небу, обращался с минарета к аллаху.
— Слышите? — на чуток остановился Гайто и с радостью повторил: — Слышите? Поют! Новую песню поют! — И он вдруг тоже подхватил вполголоса мотив.
Мы подошли ближе к столпившимся людям и хотели протиснуться ближе к поющим. Но никто не расступился, все зачарованно слушали песню.
Я тоже затаила дыхание.
вытягивал кто-то басом.
сменил его другой голос.
И все грянули хором:
Я заслушалась. И, как бы угадав мои мысли, Гайто шепнул мне на ухо:
— Не хуже поют, чем куртатинцы.
— Если не лучше… — И представила себе своих земляков, которые сочинили эту песню. Где, в каком селе они теперь? Сколько мест успели объехать, кого песней одарили? Не сомневалась, что вся Осетия скоро будет петь эту песню…
Мне хотелось поговорить с Аппе, поделиться своими чувствами, спросить, что он думает о певцах. Но ему, казалось, было не до них. Еще когда он увидел в сборе все село, то будто оробел и пробормотал: «Откуда их столько?»
Но тут песня кончилась, все захлопали, загалдели, зашумели. И смех раздался, и добрые слова послышались. А вот уже и Гайто поднялся на трибуну, сколоченную из оструганных досок, и руку поднял. Кто-то крикнул:
— Тише! Ти-ше, граждане и товарищи! Гайто говорить будет!
Но Гайто говорил недолго. Похвалил певцов, пошутил. А потом предоставил слово Аппе. Тут уже и меня в жар бросило, словно самой говорить нужно было. Аппе поднял голову, окинул площадь глазами и зачем-то расстегнул ворот, шинель распахнул. А день-то холодный, февральский. Испугалась, как бы не застудился. Аппе, бедный мой Аппе, все никак не мог собраться с духом. Пока не догадался заглянуть в листок. Пересохшим горлом хрипло произнес:
— Граждане! Товарищи! Друзья-хлеборобы, простите меня, если я не найду достойные слова и буду говорить коряво. Я не оратор и не ученый. Я просто врагов наших общих до смерти ненавижу, алдаров и буржуев всяких. А за советскую власть голову положу…
Я кивала ему, он смотрел в мою сторону и не видел меня. Люди внимательно слушали Аппе. Он говорил теперь увереннее. Говорил о жизни нашей сегодняшней и о том, какой прекрасной она будет завтра. Говорил о вожде революции Ленине и о памяти и благодарности людской, которая живет в сердце каждого осетина — рабочего и крестьянина. А под конец прочитал слова клятвы, которую советский народ и партия дали, провожая в последний путь дорогого Ильича.
И люди повторяли за ним эти великие слова.
Закончил свою речь Аппе так:
— Ленин жив! Ленин с нами! О нем наши песни и наши дела! Ленин на знамени нашем, и под этим знаменем мы, придет время, победим всех врагов на земле! Это говорю вам я — простой человек Аппе, такой же, как вы, осетин.
И рубанул по воздуху рукой. И раздался гром аплодисментов…
Аппе вытирал пот с широкого и высокого лба, застегивал пуговицы на шинели. Пальцы не слушались его. И он все застегивал и застегивал шинель…
А речь уже повел Гайто.
— Самым лучшим памятником Ильичу будет укрепление рядов созданной им партии, — говорил он. — Как вы уже знаете, по всей стране проходят сейчас митинги и собрания трудящихся, посвященные Ленинскому призыву. На них сами рабочие и хлеборобы рекомендуют принять в РКП(б) лучших, преданнейших сынов родины. По поручению партийной ячейки я обращаюсь к вам, дорогие товарищи: назовите имена тех, кто, по-вашему, достоин быть в рядах ленинских борцов за дело трудящихся. Назовите тех, кто готов посвятить всего себя делу Ленина…